А Джамиля в своем белом платье сидит и молчит. «Предательство, предательство» — звучит все время в ушах Лейлы. А пламя окружает город, приближается… Она уже чувствует его жар на лице… Задыхается от дыма…

Лейла бросилась к дверям — скорее на крышу! Увидеть пожар! Пламя, окружившее город… Она должна его видеть!

Джамиля вскочила с места:

— Она побежала на лестницу! На лестницу!..

Волнуясь и сбиваясь, она рассказала, что Лейла только что чуть было не покончила с собой.

Махмуд кинулся наверх, Ассам и Джамиля за ним.

Хусейн поднялся в лифте и раньше всех оказался на верхнем этаже.

Лейла упала грудью на парапет. Пожар уже стихал. Лишь кое-где поднимались красные языки пламени. Над городом висели клубы черного дыма. Они не рассеивались. Дым будто давил на город.

Хусейн осторожно коснулся локтя Лейлы. Она испуганно вздрогнула и выпрямилась.

Он стоял спиной к парапету и ласково смотрел на девушку.

— Что с вами? — участливо спросил Хусейн.

— Неужели хорошее начало должно иметь такой печальный конец? — вздохнув, сказала Лейла, глядя на густые клубы черного дыма.

Хусейн сел на парапет.

— Нет, это не конец, Лейла. Кончать будем мы — я, Махмуд, вы, все, кто по-настоящему любит Египет.

Лейла нервно засмеялась.

— И я тоже?

В голосе ее прозвучало такое презрение, будто она говорила о своем злейшем враге.

Хусейн взял ее за плечи, повернул к себе и с мольбой и нежностью повторил:

— Поверьте мне!

У Лейлы от этого участия теплее стало на сердце. Но услышав приближающиеся шаги и различив голос Ассама, она еще ниже опустила голову.

— Я никому теперь не верю, — угрюмо сказала она.

У дверей Лейла столкнулась с Ассамом, за ним стояли Махмуд и Джамиля.

Ассам провел пальцами по ее лицу, погладил волосы. Лейла замерла. Потом спокойно отвела от себя руки Ассама и подошла к Махмуду.

— Пойдем, — холодно сказала она и, тяжело ступая, прошла мимо Джамили, застывшей в дверях, подобно белой статуе на фоне дымного зловещего неба.

Вечером Махмуда арестовали.

Лейла изо всех сил старалась скрыть от окружающих то, что творилось у нее в душе. Она говорила, смеялась, отдавала приказания служанке, словом, вела себя так, будто ничего не произошло. Но, оставаясь вечером одна в своей комнате, чувствовала себя подавленной и усталой, как актриса после трудного спектакля. Лежа в постели, она ощущала тяжесть во всем теле, не боль, а именно тяжесть, словно ее избили… Мать в таких случаях говорила: «Все тело разбито». Да, тело Лейлы было разбито, и не только тело, но и душа. У нее было такое ощущение, будто она, подняв непосильную тяжесть, надорвалась.

А разве не сама Лейла виновата во всем этом? Она пренебрегла традициями, бросила вызов условностям. Мечтала, видите ли, вырваться из затхлого мира на свежий воздух, на свободу. Хотела построить с Ассамом новую жизнь, в которой все было бы ясно и правдиво. И чего же она добилась? Что увидела вместо этого? Следы кофе на ковре и… грязь, грязь, от которой хотелось бежать.

А Махмуд? Он тоже бросил вызов обществу, тоже хотел бежать от грязи… А вернулся с обломанными крыльями… С оплеванной душой… Собирался увидеть солнце, а увидел зловещие клубы дыма, которые заволокли весь город, весь мир… Солнечный, светлый мир, к которому он стремился, оказался мрачной тюрьмой, еще более тесной, чем их дом, откуда он когда-то бежал… Нет, Махмуду нечем гордиться, так же как и ей. Гордиться в этом мире может только Джамиля…

— Правда, хороша столовая, Лейла? — с гордостью спросила Джамиля. Впрочем, она и так знала, что Лейла ничего подобного никогда не видела. Мать Лейлы, будто крестьянка, впервые попавшая в Каир, от восхищения лишилась дара речи. Отец молчал, пытаясь подавить смущение.

Лучи солнца через широкое окно падали на огромный красный ковер, отражались в зеркальных стеклах резного буфета. За окном зеленел сад, но оконные стекла от солнечных бликов на красных гардинах казались красными.

Джамиля сделала слуге легкий знак рукой. Это получилось у нее так просто и естественно, словно она всю жизнь отдавала приказания. Слуга бесшумно двигался вокруг стола. Джамиля продолжала рассказывать. Пальцы ее поигрывали бриллиантовым колье, сверкавшим на шее. Слуга склонился перед Лейлой. В руках у него было блюдо с тортом, напоминавшим пирамиду.

— Съешь кусочек, ты же любишь сладкое, — предложил Ассам.

Он с удовольствием ел торт, небрежно развалясь на стуле. Ассам больше не чувствовал себя стесненным в ее присутствии. Узнав о решении Лейлы порвать с ним, Ассам казался подавленным. Потом, поняв, что ей, очевидно, все известно, успокоился. Ничего особенного, собственно говоря, не произошло. Совесть его чиста, как скатерть на этом столе. Иначе он не в силах был поступить. Он думал о ней, спас ее от позора. Иного пути не было. Ассам скорее дал бы себя убить, чем причинил бы ей какое-нибудь зло. Ведь он любил ее и никогда не перестанет любить!

Ужасно для Лейлы было то, что Ассам и в самом деле вел себя так, будто не переставал ее любить! Этого Лейла не могла понять. Как можно душой быть с одной женщиной, а телом с другой? А та, другая? Разве ему не приходило в голову, что она тоже человек? Что он делает ей больно? Нет, это его не огорчает! Он спокоен и доволен собой. На лице его иногда даже появляется выражение мученика. Он добровольно обрек себя на мучение во имя чести и долга!

А Джамиля еще больше довольна, чем Ассам. Она забыла все свои мучения и прямо-таки упивается своим новым положением. Принимает жизнь просто, без всяких размышлений и философствования. Она послушалась мать и вот теперь живет в свое удовольствие.

А было время, когда Лейла смотрела на Джамилю свысока. Считала себя более сильной, лишенной предрассудков, условностей и приверженности традициям. В душе она смеялась над матерью, когда та говорила: «Кто соблюдает обычаи, тому всегда хорошо!»

Да, было время, когда она жила глупыми иллюзиями. А на самом деле она жалкое ничтожество, тряпка. Тряпка, которой люди вытирают башмаки, на которую можно наступить ногой.

Глава 10

Утром 23 июля 1952 года египетская армия восстала.

Эта весть потрясла всех. Люди выбегали из домов, пожимали руки офицерам, обнимали их.

Мухаммед Сулейман-эфенди сидел у радиоприемника и уже в который раз слушал воззвание Революционного совета. Ему страшно было даже подумать, что восстание может провалиться и тогда Махмуда не освободят из тюрьмы. Услышав первый раз сообщение, он не поверил своим ушам. Неужели такие, как он, обыкновенные египтяне, осмелились взяться за оружие, сбросить правительство… Но поняв наконец, что все это правда, он с гордостью сказал себе: «Вот на что способны египтяне! Я ведь тоже египтянин!»

И все же его охватил ужас, когда стало известно, что восставшие собираются свергнуть короля. Ведь испокон веков было установлено, что король правит, а египтяне подчиняются. Такой порядок существует, сколько вертится земля… И как людям могло прийти в голову изменить его?

Но когда радио принесло весть об изгнании короля из Египта, на глаза Мухаммеда Сулеймана навернулись слезы. То были слезы и страха и гордости.

Лейла узнала об этом на улице. Рабочий в синем комбинезоне ехал навстречу на велосипеде и, размахивая рукой, выкрикивал какие-то слова. И везде, где он проезжал, тотчас собирались группы людей. Приближаясь к Лейле, рабочий поднял руку, как бы приветствуя ее, и радостно крикнул: «Короля больше нет! Королю конец!» Затем повернулся к босоногому мальчишке, попавшемуся ему навстречу, и снова повторил эти слова.

Лейла остановилась, потом повернула обратно. Догнала велосипедиста, чтобы убедиться, не ослышалась ли. Люди окружили рабочего, пытались разузнать подробности. А он все повторял, сияя белозубой улыбкой: «Короля больше нет! Королю конец!» Лейла протянула ему руку. Он крепко пожал ее и сказал: