— А чем мы хуже мальчиков?

— Пойдемте и мы на улицу!

— Разве мы не имеем права?

Общее возбуждение передалось и Лейле. Она ощутила знакомую нервную дрожь в предчувствии чего-то необычного.

Зазвенел звонок. Учительницы захлопали в ладоши, приглашая учениц в классы. Но девочки не торопились.

Лейла подошла к своим.

— Эй, Лейла! — сразу набросилась на нее Адиля. — Поди полюбуйся на свою родственницу. Только она одна не хочет идти со всеми.

— Куда идти? — удивилась Лейла.

— Куда, куда — на демонстрацию!

— А разве вы идете на демонстрацию?

— Что за вопрос? Весь народ вышел на улицу. Чем мы хуже других? Все классы идут на демонстрацию.

На крыльцо вышла директриса. Шум сразу стих. Лишь звонок, на который никто не обращал внимания, все еще продолжал надрываться. Девочки плотной стеной окружили директрису. Послышались возгласы:

— Долой колониализм! Мы тоже требуем оружия! Смерть колонизаторам!..

Директриса старалась успокоить учениц. Девушки не должны заниматься политикой. Их призвание — материнство. Место женщины — дома. А политика и борьба — удел мужчин.

Наступило неловкое молчание. Но тут вперед протиснулась девушка — высокая, тоненькая, с коротко подстриженными волосами и удивительно черными, горящими глазами. Она поднялась на крыльцо и звонким голосом произнесла:

— Вы, госпожа директриса, говорите, что политика — дело мужское, а женщины должны сидеть дома. Но я хочу спросить, почему же англичане, расстреливая в девятнадцатом году египтян, не делали различия между мужчинами и женщинами? Почему, лишая свободы и грабя нас, они тоже не делают различия между мужчинами и женщинами?

— Правильно! Верно! — нестройно закричали девушки.

— Долой колониализм!

— Даешь оружие!

Девочки кричали, обнимались друг с другом, целовались. На директрису больше никто не обращал внимания.

— Хорошо сказала, молодец! — обернулась Лейла к Сане.

— Да, молодец девушка! А у тебя хватило бы смелости так сказать?

Лейла улыбнулась, представив себя на минуту в роли трибуна.

— Ну, что ты! Я бы так не смогла. А как ее зовут?

— Кажется, Самия Заки.

Девушки гурьбой двинулись к воротам, впереди мелькала черная головка верховода Самии Заки. Самия, а за ней и другие девочки принялись изо всех сил стучать. Бесполезно — ворота не открывались. Сбившись в кучу, девочки шумели, что-то предлагали, перебивали друг друга. Вдруг все сразу затихли. С улицы донесся какой-то шум. Он становился все явственнее. Уже можно было различить отдельные голоса.

Одна девочка вскарабкалась на ворота и радостно крикнула:

— Это идут мальчики из соседней школы Хедива Исмаила!

Девочки опять стали колотить кулаками по воротам, выкрикивая:

— Долой колониализм!

— Смерть лакеям империализма!

— Даешь оружие!

С другой стороны ворот им вторили мальчики:

— Долой колониализм!

— Смерть предателям!

— Да здравствует Египет!

Перекличка сопровождалась ударами кулаков в ворота. Какой-то мальчик, взобравшись на высокую стену, кричал девочкам:

— Отойдите от ворот! Еще немного! Еще!

Девочки, не совсем понимая замысел объявившегося командира, неохотно отступили. Мальчики дружно навалились на ворота и начали их раскачивать.

— Уйдем отсюда, пока не поздно, — благоразумно предложила Адиля своей подруге Сане.

Та, даже не оглянувшись, безропотно пошла за Адилей. Кое-кто из девочек тоже последовал их примеру. Лейла и Джамиля стояли в нерешительности, не зная, что делать.

— Я, пожалуй, останусь в школе, — решила наконец Джамиля.

— Как хочешь, дело твое, — ответила Лейла. — Я лично пойду вместе со всеми на улицу.

— Я бы тебе, Лейла, не советовала, — сказала Джамиля. — Лучше от греха подальше. А вдруг тебя увидит кто-нибудь из родных, отец или Махмуд?

— Ну и что? Подумаешь! Разве у других девочек нет родных? — возразила Лейла. Но слова Джамили все же возымели действие, она заколебалась: «Может, в самом деле, не выходить на улицу?»

— Все-таки лучше будет, если ты останешься, — словно прочитав ее мысли, повторила Джамиля. — Увидишь, будут потом неприятности.

В это время ворота распахнулись и толпа девочек устремилась на улицу. Лейла хотела повернуть назад, но было уже поздно. Словно прорвав плотину, поток подхватил ее и стал относить от Джамили. Лейла сама не заметила, как очутилась за воротами.

Толпы народа стояли по обеим сторонам: лавочники, лотошники, просто прохожие и, конечно, вездесущие ребятишки. Жители домов высыпали на балконы, выглядывали из окон.

Лейла растерянно оглядывалась. Она никак не могла избавиться от преследовавшего ее страха и смущения. Ей казалось, что все эти запрудившие улицу толпы народа смотрят именно на нее. На ее плотную, немного неуклюжую фигуру.

Взрывы аплодисментов, крики, смех, гневные возгласы — все слилось в один мощный, нарастающий гул… Лес рук, качающаяся стена разгоряченных людских тел, сверкающие глаза, открытые рты, вспотевшие лица, развевающиеся знамена — все это плыло, прыгало, качалось перед глазами, на которые навертывались слезы счастья.

Возбуждение толпы невольно передалось и Лейле. Она шла, не чувствуя под собой ног, шальная от сознания вдруг обретенной долгожданной свободы. Казалось, стоит только ей, как птице, расправить крылья — и она полетит. Будто желая убедиться в этом, Лейла на самом деле раздвинула руки, рванулась вперед и… взлетела. Взлетела и очутилась на руках подруг, которые высоко подняли ее над толпой. Срывающимся от волнения, каким-то чужим голосом она стала выкрикивать лозунги. Лейла вкладывала в них все, что у нее накопилось на душе: пережитые обиды, надежды на будущее. И не только свои мысли и чаяния выражала она, но и мечты всех этих тысяч людей, проплывавших у нее перед глазами.

Но вскоре голос ее потонул в общем шуме многотысячной толпы. Лейла опять очутилась на земле.

Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, будто пронизывающий ее насквозь. Девушка словно обмякла, стала опять слабой и беспомощной.

Лейла ускорила шаг, но и в гуще толпы не переставала ощущать на себе этот гипнотизирующий взгляд. Она оглянулась и вздрогнула, ноги подкосились сами собой, по телу прошел озноб. На площади Лазугли на тротуаре возле кафе стояли отец и мать. И хотя было далеко, Лейла видела мрачное лицо отца и испуганные глаза матери.

Возбужденная толпа уносила Лейлу все дальше и дальше. На нее напирали, сжимали, толкали, несли вперед, но главное — они защищали ее от гневного взгляда отца, от которого, казалось, некуда было укрыться. Лейла растворилась в толпе. Она снова чувствовала себя ее частицей. И опять самозабвенно выкрикивала чужим срывающимся голосом страстные слова.

Лейле открыл отец. Молча, с мрачным видом он впустил дочь и так же молча, не сказав ни слова, затворил за нею дверь. Ему, очевидно, стоило немалых усилий сдерживать себя в течение этих бесконечно долгих секунд. Но едва захлопнулась дверь, как он, держа в руках домашнюю туфлю, которую до этого прятал за спиной, с угрожающим видом двинулся на девушку. Мать стала между ними. Но Сулейман-эфенди даже не взглянул на нее. Больше Сания-ханым не решалась сделать ни шага, так и застыла у стены с трясущимися бледными губами. Отец размахнулся и дал Лейле пощечину. Ноги у девушки подкосились, и она рухнула на холодный кафельный пол. Однако это не остановило отца. Он с остервенением бил ее туфлей по голове, по спине, по ногам. Слышны были только глухие удары, как будто выбивали из ковра пыль. В паузах между ударами до слуха Лейлы словно из другого мира доносились еще какие-то звуки: чей-то смех на лестничной клетке, плач ребенка за стеной, тихие стоны матери и хриплый голос отца: «Замолчи! Замолчи!» И опять глухие удары туфли. Боли Лейла не чувствовала. Она только все слышала. Удар… Еще удар… Потом какой-то стук — это выпали из сумки книги… Затем тяжелые удаляющиеся шаги отца… Скрип двери… Опять шаги. Теперь они приближались… Наверное, мать… Лейла попыталась встать. Она уперлась руками в пол, но подняться не смогла. Так, на четвереньках, она уползла в свою комнату. Плотно закрыла за собой дверь и повернула ключ. Шатаясь, добрела до кресла. Дышать было нечем. Она посидела, потом стала ходить по комнате. «Что же теперь делать? Куда податься? Жить здесь я больше не могу», — непрестанно думала девушка.