Анджела вздрагивает. Столько брони, а под ней – трепетная фиалка. Они часто бывают такими ранимыми, эти зеленоволосые и проклепанные. Большинство студентов Юстона одеваются как будущие вице-президенты. Выбранный Анджелой стиль говорит о твердом решении никогда в эти ряды не вступать.
– Можно мне здесь покурить? – спрашивает она.
– Лучше не надо, – отвечает Свенсон. – Вы уйдете, а дым будет весь день держаться. Я, видите ли, сам курил, знаю…
– Да не важно. Я почти что не курю. – Она отчаянно жестикулирует. – Во всяком случае, я не таскаюсь на занятия попусту. Я сижу за компьютером. Пишу прозу.
– Очень хорошо! – говорит Свенсон. – Просто замечательно. Значит, вы нам дадите что-нибудь для следующего семинара?
– Я пишу роман.
– Роман… – с тоской повторяет Свенсон.
Да, можно представить… Или нельзя? Бывает и такое: капитан университетской команды по лакроссу [5] вдруг выдает готический роман про маньяка-потрошителя. В прошлом году юноша с синими волосами и таким же маникюром целый семестр работал над романом под названием «Кал королей». Первые десять страниц представляли собой слова «Кал королей», набранные разными шрифтами. А еще как-то раз две совершенно неразличимые девицы (не близняшки, как решил было Свенсон, а просто подружки) совместно трудились над научно-фантастической повестью про двух андроидов Зипа и Запа. Одна писала от лица Зипа, вторая – от лица Запа. Через несколько лет он посмотрел фильм, в котором две подружки задумали убить мать одной из них, и их идиотская упертость напомнила ему об этих студентках.
– Как называется роман? – спрашивает он.
– Можно я ваши книги посмотрю? Так я быстрее успокоюсь.
Свенсон может попросить ее не курить. Но не может же он запретить ей встать и посмотреть его книги. Он хочет сказать: «Это рабочая встреча. Давайте не будем отвлекаться».
– Ради бога, – кивает он. – Будьте как дома.
– Давайте сначала просто поговорим о чем-нибудь, – предлагает она. – А то мне как-то неловко.
Анджела бродит по кабинету, бросает взгляд на старые открытки, фотографии в рамках, задерживается у полок с Толстым, Чеховым, Вирджинией Вулф.
– Глазам не верю! – говорит она. – У меня висят такие же открытки.
Так давно никто (и сам он в том числе) не обращал внимания на то, чем он себя окружает. Много лет назад девушки, придя к нему домой, обязательно смотрели на его книги, его безделушки. Это было очень эротично: сидишь, бывало, и разглядываешь девичий зад, пока его благодетельница расхаживает вдоль полок. На сей раз – никакой эротики, может, потому, что зад Анджелы – два аккуратных белых полукружья – и так просвечивает сквозь драные джинсы.
Анджела рыщет взглядом по книжному шкафу, примечает одну книжку, достает ее и показывает Свенсону. Естественно, это Стендаль. «Красное и черное». Он не помнит, говорил ли он в классе, в минуту эгоистического откровения, что работает над романом, в чем-то перекликающимся с книгой Стендаля. Кажется, нет. Это что, совпадение или телепатическая связь, почему Анджела говорит: "Этот роман я люблю не меньше, чем «Джейн Эйр»?
– Почему? – осторожно спрашивает Свенсон.
– Очень мне нравится, как Стендаль умеет быть и внутри Жюльена, и снаружи: ты представляешь, будто делаешь то же, что и Жюльен, одновременно думая, что сам на такое никогда не пойдешь.
Вот это у Свенсона никак не выходит. Он не может проникнуть внутрь своего героя, Джулиуса Сорли. Свенсон смотрит только снаружи – наблюдает со стороны.
Анджела снова усаживается в кресло.
– Вы как? У вас сейчас был такой расстроенный вид.
– Все отлично, – говорит он.
– И у меня тоже. Вроде как. Мне гораздо лучше. Так… – Она делает глубокий вздох. – Мой роман называется «Яйца».
– Интересное название. – Свенсон внутренне содрогается, представив себе трехсотстраничный опус, поток яйцесознания в духе Анаис Нин. – И о чем же он?
– Не хочу рассказывать. Я вам принесла первую главу. Давайте побеседуем, когда вы ее прочтете. И знаете что? Давайте я скажу заранее, пока вы сами этого не поняли. У меня ужасный текст. Насквозь фальшивый.
– Наверняка нет, – говорит Свенсон. – Мы можем обсудить его на следующем семинаре?
– Вы лучше почитайте сначала. Я могу приносить вам главу за главой. У меня уже половина написана – я с лета над ним работаю.
Главу за главой. Три самых страшных слова в английском языке.
– Давайте сначала я прочту первую, – говорит он, – а там посмотрим. Может, лучше будет разобрать ее в классе. Решим, что делать.
– Решать будете вы, – говорит Анджела.
– Она долго роется в рюкзачке, наконец выуживает конверт, уже изрядно помятый. Цвет его – ярко-оранжевый – наводит на мысль о том, что выбран он не случайно.
– Гадость какая! Ну во что я его превратила! – Она вспархивает с кресла и с шутливым полупоклоном протягивает Свенсону конверт. – Спасибо вам, – продолжает она. – Спасибо, что уделили мне время. И еще раз умоляю, извините – я, может, вас разбудила или оторвала от работы…
– Вовсе нет. – Свенсон улыбается – максимально доброжелательно. Беседа близится к концу.
Близится ли? Анджела мнется в нерешительности.
– Мы можем обсудить это на следующей неделе? Не хочу навязываться, но если вы прочтете раньше, вы можете мне позвонить или послать письмо по электронной почте. Ой, понимаю, я так навязываюсь. Но мне необходимо знать ваше мнение. Я ужасно нервничаю. Этого еще никто не читал.
– За неделю прочту. – Пора заканчивать. Девица что, намеков не понимает?
– До встречи, – говорит Анджела. – И еще раз спасибо. – Она открывает дверь, оборачивается помахать Свенсону на прощание и застывает в проеме. – Ой, да! Чуть не забыла. Там в тексте несколько опечаток. Я собиралась их исправить…
– Про опечатки забудьте, – говорит Свенсон.
– Ага! Извините. До скорого!
– Увидимся, – отвечает Свенсон.
Он ждет, пока не стихнут ее шаги на лестнице. Ее конверт он сует в портфель, где лежит позавчерашняя «Нью-Йорк таймс». Он посмотрит текст, со временем. А пока что… с глаз долой. Ему бы домой, заняться своим романом. Вместо этого он опять всю свою творческую энергию спустил – растратил на беседу со студенткой, а от этого только тупеешь. Сегодня опять денек, когда не пишется, а если не пишется, возникает куча проблем, и одна из них – как убить время.