В Ростове командовал Кутепов, там царили другие настроения. Он объявил всеобщую трудовую повинность, запретил мужчинам уезжать из города, организовал рытье окопов. Проводилась мобилизация. На улицах задерживали пьяных, грабителей и воров вешали.

А перед Ростовом был дан бой наседавшему противнику. Добровольцы вместе с конницей генерала Барбовича отбивали все атаки и отбросили красных на семь верст.

В беседе с журналистом "Приазовского края" Кутепов говорил: "Тут и там трусливо шушукаются, что добровольческих частей якобы не существует, что армия бежит, что все потеряно. Преступная клевета!" Он собирался защитить Ростов и не подозревал, что из-за сдачи Новочеркасска окажется в трудном положении: колонны красных выйдут ему в тыл.

Оставили и Ростов, ушли за Дон, в Батайск. Здесь можно было держаться.

Поезд Кутепова стоял на станции Каял.

В морозном воздухе разносилась кислая гарь сгоревшего угля. В окно вагона было видно угол станционного здания из красного кирпича и слышались какие-то разговоры часового с неизвестным человеком, явно невоенным. Командир корпуса вышел в тамбур. Кто там? Оказалось, четырнадцатилетний мальчик просится на прием к Кутепову. Пропустите. Мальчик был в алексеевской форме с белыми погонами. Кадет? Гимназист?

Это был кадет 2-го Московского кадетского корпуса Борис Пылин. Он пристал к добровольцам в Ливнах, считал себя белогвардейцем.

Кутепов стал расспрашивать о родителях, и Борис рассказал, что отец преподаватель гимназии, мать умерла от туберкулеза, а сейчас отец женился снова; при эвакуации из Харькова отец потерялся, мачеха же с младшей сестрой находится где-то в Крыму. Еще мальчик поведал о юных офицерах, восемнадцати — двадцати лет, с которыми он сдружился в Алексеевском полку, только у одного была отсохшая после ранения рука, а у другого — черная повязка на глазу.

К Кутепову Бориса привело желание пойти на разведку в Ростов. В полку его не пускали, не хотели подвергать риску, поэтому он решился обратиться к командиру корпуса.

— Нет, ни за что! — категорически ответил Кутепов. — Я не имею права рисковать твоей жизнью.

— Да я пройду! Мне безопасней, чем любому взрослому! — стал доказывать кадет.

В глазах его появились слезы, он не уступал.

Может быть, его горячность заставила Кутепова вспомнить других подростков, обращавшихся к нему и уже погибших, и вспомнить себя самого в таком же возрасте, притулившегося к армейскому полку. Борис доказывал, что хоть ему и немного лет, но он уже много видел и пережил, поэтому на него можно положиться. И Кутепов в конце концов сказал:

— Ну, хорошо, беру этот грех на себя. Иди, Бог с тобой.

Борис пошел в красный Ростов, был арестован, несколько дней просидел в тюрьме, потом его выпустили, и он смог кое-что разузнать о бронепоездах и артиллерии. Он мог погибнуть и на обратном пути, но только отморозил себе щеку, а в остальном Бог, действительно, был с ним. Генерал Барбович, к которому привели кадета, возмутился, что "детей посылают не туда, куда нужно". Но Борис не считал себя ребенком. Командир полка произвел его в старшие унтер-офицеры, на его погонах появились три лычки. Новоиспеченный унтер был счастлив, и даже саднящая, перевязанная правая щека не слишком огорчала его. С первым поездом он отправился на станцию Каял, к Кутепову. Тот принял его и был очень доволен, что все обошлось и что разведка тоже удачна. Командир корпуса вышел в соседнее купе, принес Георгиевский крест и прикрепил его к гимнастерке Бориса.

— Оставайся при штабе корпуса, — предложил генерал.

Но Борис отказался и вернулся в полк. С той поры они больше не встречались.

"На реце на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле прострошася половци…" Эти строчки из "Слова о полку Игореве" вспоминали тогда на станции Каял. Что ж, и степь была та же, что и семьсот лет назад, и новые половцы давили, и разрозненные русские князья пытались держать оборону.

В начале февраля по старому стилю генерал Кутепов приказал перейти корпусу в наступление.

Все было на стороне красных: численное превосходство, занимаемый высокий берег реки, сильный мороз при резком ветре. Ночью корниловцы во главе с полковником Скоблиным перешли по льду Дон, внезапно заняли станицу Гниловскую, вышли во фланг Ростова и ворвались в город. Противник понес большие потери, пленных было около шести тысяч.

Снова добровольческий меч был победным.

Чуть раньше против красных на Манычский фронт была двинута вся донская конница под командованием генерала Павлова. Она отбросила дивизию Гая. Казаки шли на Буденного, который перед этим прорвался сквозь кубанские полки. Никто не мог предугадать, чем кончится столкновение. Может быть, повторялся Ледяной поход? Мороз с ветром гнал донцов вперед к станице Шаблиевской. Люди застывали и обмораживались. Проходили час за часом, верста за верстой, а белая безлюдная степь была все так же враждебна и медленно убивала тысячи всадников. Обессиленный Донской корпус все-таки атаковал Буденного, но все было уже кончено, удара не получилось. Донцов отбросили в степь. Ворота в тыл добровольцам распахнулись перед Буденным, и он кинулся в направлении Тихорецкой и Ставрополя, не оглядываясь на занятый Ростов. Под угрозой обхода добровольцы сами оставили город. Без боя.

Кутепов уже третий раз оставлял Ростов. В третий раз казаки надламывались. Был ли предел этому? Что должно было случиться, чтобы перестали уповать на милость палачей?

Добровольцы отступали. По дорогам вместе с войсками шли беженцы, тащились сани и повозки. Впереди была еще одна водная преграда — река Кубань, где еще можно было держать оборону. А если не удержатся, то будут приперты к морю. И тогда не на что уповать.

Двигались по местам Первого Кубанского похода. До Кутепова дошли донесения о действительных обстоятельствах конного рейда Павлова. Лошади гибли от бескормицы, ночевать приходилось под открытым небом, в лучшем случае в зимовниках, приспособленных для небольших табунов. Но теперь эти донесения ничего не вызывали, кроме ярости. Профукали победу добровольцев под Ростовом!

Его корпус отступал и был страшен для красных. Замыкали отступление дроздовцы. Время от времени полковник Туркул сворачивал свой полк в каре и под звуки военного оркестра бросал его в контратаку.

Под Егорлицкой произошел еще один бой — снова конницы. Он начался редкой стрельбой в станице: наверное, туда залетел красный разъезд. Небольшие отряды кубанских казаков покидали станицу, не хотели драться. На высоком холме, на том берегу ручья Ей, отделявшего Донскую область от Кубанской, появились темные четырехугольники резервных колонн красной конницы. На холме с этой стороны стояли конные батареи белых. Они открыли огонь. Дистанция была в три версты, шрапнели разрывались прямо над колоннами, разбивая их ряды. На смену рассеянной коннице выкатились красные батареи. Ни о каких закрытых позициях не было и речи. Все было видно как на ладони. Весь склон был покрыт батареями и полками. Батареи снимались с передков, устанавливали орудия. Белые пушки били непрерывно, не давая противнику угнездиться. Но красные разворачивались под обстрелом, теряя коней и людей, и все же начали отвечать огнем. В утреннем небе шипели снаряды, а внизу, в долине ручья, сошлись две конные массы.

По склону туда стекали красные резервные колонны, новые, еще не развернувшиеся. Шрапнель выкашивала их. Но с упорством они перли и перли, не обращая внимания на жертвы, и не стремились обойти фронт с фланга. В их движении чувствовались громадный численный перевес и незамысловатая жестокая воля.

Вот здесь должен был быть нанесен кубанскими казаками удар в правый фланг буденновцев.

Накануне калмыки почти полностью вырезали красную бригаду, потом прошли по станице, неся на пиках отрубленные головы, колотя в бубны и размахивая захваченными красными знаменами. Это было устрашающее дикое зрелище.

Если бы сейчас казаки налетели на буденновские части, то бой был бы решен. Но кубанцы не сдвинулись с места.