Это она, по мнению всех их, виновата была в «странностях» Макара и в разводе Кравцовых, в погубленной карьере Степана Николаевича и в ранней седине Светланы Васильевны. Особенно усердствовала в язвительности Наташка, всячески стараясь осудить Лолиту, не стесняясь при этом матери в выражениях.

«Лолита», «Паркс» — эти имена стали в окружении жалких остатков кравцовской семьи чуть ли не нарицательными.

И только один из Кравцовых знал, что Лолита во всех этих бедах не виновата. Только один человек был твердо уверен, что не девушка стала причиной разрушения благополучия кравцовской семьи.

Этим человеком был Степан Николаевич.

Он твердо знал, что не Лита, а их безумная любовь, их самая горячая в мире страсть сотворила весь этот ужас, неразбериху и развал.

Виновата была только любовь…

И жаль, что Степан Николаевич более не общался со своим сыном. Иначе бы он знал, что есть еще один человек, который не обвинял Лолиту во всем происшедшем, который понимал, что не безнравственность и ветреность были причиной катастрофы.

Причиной была любовь.

Это понимал и Макар.

Прошло несколько месяцев, и когда Степан Николаевич почувствовал, что больше не может жить без Лолиты, что готов пойти на любые унижения и лишения, лишь бы услышать ее голос, лишь бы увидеть ее прекрасные волосы и волшебные ямочки на щеках, он набрал номер, который помнил все это время — номер телефона в квартире Парксов.

В первую секунду, услышав такой щемяще-знакомый женский голос, Степан Николаевич чуть не повесил от неожиданности трубку. Но, различив в этом голосе слегка надтреснутые нотки, он понял, кто это.

— Хельга, это вы?

— Да. А с кем имею честь? — старая женщина его явно не узнавала, и Кравцов даже на секунду задумался, стоит ли раскрывать свое инкогнито.

— Алло! Кто это?

— Это Кравцов… Степан Николаевич…

— А-а-а… — только и нашлась что ответить Паркс.

В незримом телефонном «пространстве» слышались треск и шорох, а абоненты молчали, задумавшись каждый о своем. Когда тишина стала уже совсем, до неприличия, тяжелой и напряженной, заговорила мать девушки; голос ее был спокойный:

— Эх, Степан Николаевич… Я пыталась предупредить вас. Пыталась ведь!

— Я знаю…

Они снова надолго замолчали, и на этот раз тишину нарушил Кравцов:

— Хельга, скажите, она дома?

— Нет. Лита уехала.

— Давно?

— На следующий же день.

— Куда? Вы знаете, куда она уехала? — Степан Николаевич вдруг почувствовал, что ему крайне важно узнать, где девушка. Он задал вопрос и с нетерпением ожидал ответа, а Хельга Паркс, как на зло, не торопилась говорить.

— Да.

— Так куда же?

— После того случая… В общем, она пришла домой. Вернее, ее привезла скорая. Она была в шоке. Целый день спала, а когда я вышла в магазин, она исчезла. Лита так быстро собралась и ушла, что я ничего не смогла поделать. Для нас с отцом это был тяжелый удар. Мы не ожидали, что она так испугается объяснений с нами. Ведь мы ее родители, и она наша единственная дочь. Мы бы вообще могли сойти с ума, если бы не…

— Если бы не что?

— Если бы не записка, которую оставила Лолита. Извините, мол, я уезжаю, мне надо побыть одной и все в таком духе. Она обещала позвонить…

— Простите, а мне она ничего не оставила? — Степан Николаевич почувствовал, как предательски дрогнул и задрожал его голос, но сейчас он даже не собирался стесняться этой женщины, матери девушки, ради которой он готов был пойти на все.

— Нет…

— Хельга, вы же понимаете, я должен знать, куда она поехала!..

Она молчала долго, слишком долго, будто размышляя о чем-то, и Кравцов не выдержал, позвал ее:

— Хельга, вы слышите?

— Да.

И после секундной паузы женщина продолжила:

— Она действительно позвонила нам через несколько дней. Сказала, что уехала в Санкт-Петербург. Что поживет там немного, отдохнет и наберется новых впечатлений…

— А где она остановилась?

— Но вы ведь должны знать. Вы же помните, конечно, про ее ту любовь, первую… Она ведь вам рассказывала. В общем, она звонила от Петра. Она попробовала вернуться к Амельянюку…

— К нему?! — отчаяние в голосе Кравцова было таким искренним и глубоким, что Паркс даже слегка улыбнулась про себя, не подав тем не менее вида.

— Да, но не думайте ничего такого… Там все получилось иначе, гораздо интереснее, на мой взгляд.

— Но они живут вместе?

— А разве вам самому она этого не сообщала?

— Так да или нет?

— Послушайте, Степан Николаевич, вы же взрослый человек! Почему я должна быть посредницей в ваших отношениях? Не лучше ли вам самому спросить у Лолиты все? Как вам кажется?

Раздражение, появившееся в ее голосе, испугало Кравцова. Он вдруг подумал, что если она повесит трубку, то в следующий раз может вообще не пожелать с ним разговаривать, и тогда порвется последняя ниточка, которая слабо, почти незримо, но связывала его с Лолитой.

И Кравцов заторопился, спеша высказать все, что бы он хотел сам сказать Лолите, в надежде, что, может быть, когда-нибудь мать сможет передать девушке его слова:

— Хельга, послушайте меня внимательно… У меня в жизни многое изменилось, очень многое… Лолита, даже если бы и хотела, вряд ли смогла бы меня найти. Все телефоны, адреса, — все, что она знала про меня, — все изменилось… А я люблю ее! Понимаете?.. Я жду ее и никто больше не нужен мне на этой земле… Простите, что я вам, ее матери, все это говорю…

Он замолчал, будто споткнувшись на какой-то мысли, но сразу же заговорил снова:

— Вы должны меня понять, мне не с кем больше поговорить о Лолите, мне не у кого больше спросить, как она, где она, с кем она… Вы понимаете?

— Да… Ничего, не волнуйтесь, говорите, — Хельга почувствовала, насколько серьезен и решителен голос этого мужчины, мысленно представила себе его образ, и, вспомнив его гордую осанку, седые волосы, мягкие и одновременно строгие глаза, поняла, как важен для него их теперешний разговор. И она постаралась вложить в свою реплику максимум мягкости и такта, чтобы хоть так, морально, немного поддержать Степана Николаевича.

— Пожалуйста, Хельга, запишите на всякий случай мой новый адрес. Я живу теперь один, у меня квартира на Чистых прудах… Записали? И телефон, пожалуйста… Да-да, все правильно! Хельга, если вдруг она когда-нибудь спросит про меня, вспомнит обо мне, пожалуйста, передайте, что я жду ее. Передайте ей мои координаты, пусть позвонит, пусть приедет в любое время, когда ей только этого захочется. Она для меня — все. Я живу для нее, и не могу жить без нее. Вы понимаете?

— Да, Степан Николаевич, я все поняла. Я обязательно передам ей все при первой возможности… — она помолчала немножко, будто переваривая полученную информацию, и вдруг мягко и тихо, совсем по-свойски, так, как с ним давным-давно никто уже не разговаривал, спросила: — Ну, а как вы сами живете?

— Нормально, Хельга.

— У вас все в порядке?

— Да, теперь уже все хорошо… Или почти все. Если бы еще Лолита была рядом со мной.

— Да, я понимаю…

— Хельга, извините за то, что я занял у вас так много времени. Простите, что наговорил вам столько, возможно, и лишнего, что был, наверное, излишне, навязчиво откровенен…

— Ну что вы… Ведь мы о ней, о Лолите… Ведь она действительно дорога нам обоим. Ведь так?

— Да…

— Вот видите…

— Да, Хельга. Можно, я буду иногда вам звонить?

— Конечно.

— Спасибо вам.

— Не беспокойтесь…

— До свидания!

Кравцов повесил трубку и долго еще сидел, уставившись в стенку. Он не видел ничего. Вернее, он видел, он ощущал Лолиту — как живую, как реальную и осязаемую, как будто она была здесь, в прихожей прямо перед ним…

Ему казалось, что она вернулась, что вернулось их счастье, их любовь.

Он вдруг решил, что, как бы ни трепала их судьба сейчас, Лолита все равно будет с ним.

Она вернется к нему. Она оставит, она должна оставить и Петра, и этот проклятый северный город, черной тенью постоянно встающий между ним и его любовью.