Они рвали его плоть, а он все больше слабел; все еще в темноте, сражаясь, он пересек ветвящиеся проходы и оказался в новом лабиринте узких туннелей; промелькнули стены и бесстрастные белые стражи. На открытом пространстве он ощутил, что бороться больше не в силах. Враги навалились на него со всех сторон, и ему никак не удавалось стряхнуть их с себя. Тогда он прекратил сражаться; оцепенев от боли, раздавленный отчаянием, он ждал конца.

Но смерть все не приходила. Он изнемог и не почувствовал ни удивления, ни радости, когда враги внезапно отхлынули; но инстинкт самосохранения еще теплился в нем, и он поплыл к стене. Мелкие суетливые создания, занятые своими делами, не обратили на него никакого внимания. Дрожа от боли, он неосмотрительно протиснулся между двух белых стражей — один из них любезно подвинулся, освобождая проход — и уцепился за выступ. К счастью, стены пещеры остались недвижны.

— В бурю сгодится любая гавань, а, сосед? — заметил вежливый страж, оценив его потрепанный вид. — Ничего, скоро тебе станет лучше. Ты дрался как лев, вот что я тебе скажу!

Он не ответил, и дружелюбный часовой вернулся на свой сторожевой пост. Через несколько минут, однако, он пришел в себя и бросил взгляд на поток. В бой вступила новая армия, подкрепление все прибывало. Стена неподалеку от него разошлась громадной трещиной. Смятые, раздавленные пещеры вокруг яростно разевали пасти. Из трещины на половину ширины туннеля выдавалась колоссальная масса грубо-цилиндрической формы, состоящая из какого-то неизвестного вещества. Она была полой, и изнутри тысячами и сотнями тысяч выплывали солдаты вспомогательной армии. Черные захватчики в страхе бежали от них, спасая свою жизнь.

Прибывшие на поле боя солдаты в целом напоминали существ, которых преследовали, но были гораздо крупнее их и отчетливо делились на два вида. Оба имели светло-коричневый окрас; но в то время как одни обладали чрезмерно развитыми головами и челюстями и маленькими плавниками, у других дело обстояло ровно наоборот — маленькие головы и длинные мощные плавники. Они мчались за жертвами и хватали их вытянутыми щупальцами. Солдаты действовали безошибочно — никаких уловок, никаких ложных выпадов; жертвы даже не сопротивлялись. Стоило солдатам заметить врага, и он был обречен. Щупальца обвивали его и подтаскивали к смертоносным челюстям или влекли в гибельные объятия.

Наконец, когда приток солдат иссяк и туннель заполнился миллионами коричневых убийц, огромный пустотелый цилиндр медленно повернулся вокруг своей оси и втянулся в трещину в стене, которая тут же закрылась, обрушив в реку горы обломков. Хотя союзники высадились сравнительно далеко, в нижнем течении, война была практически завершена: белые часовые застыли у стен, а черных захватчиков, уносимых неодолимым потоком, охватила паника; все они пытались выплыть против течения, чтобы оказаться как можно дальше от врагов. Но вскоре из боковых туннелей хлынул авангард коричневой армии, и отступающие ринулись в противоположную сторону. За авангардом последовали тысячи солдат. Бойня возобновилась.

— Горяченькое дельце, а? — произнес дружелюбный сосед.

— Д…д…дда, полагаю, что так, — рассеянно ответил он. — Н… не знаю. Я в этом ничего не понимаю. Я никогда такого не видел. К чему все это? Что все это значит?

— Ничего особенного. В жизни всякое бывает. Правда, скажу честно, нам пришлось бы туго — да и тебе тоже — если бы не подоспело подкрепление.

— Но кто они? Что? Они похожи на сородичей и тем не менее убивают друг друга.

— Клянусь бессмертной тенью Дарвина! — воскликнул второй часовой, до сих пор хранивший молчание. — Где ты только воспитывался? Разве ты не знаешь, что вариации основного типа — смертельные враги родительского поголовья? Эти коричневые виды — стоюродные братья черных. Когда они расправятся с общими родственниками и начнут делить добычу, они истребят друг друга, и мы навсегда от них избавимся. Закон природы. Понятно?

— Д…д-да, я понимаю, конечно. Но почему черные напали на меня? И что им вообще нужно?

— Исполнить веление своей судьбы, я так думаю. У таких всегда в запасе какая-нибудь миссия. Мы называем их реформаторами. Они хотят навязать другим собственные привычки и представления. Иногда мы называем их экспансионистами, так как им нравится колонизировать земли, которые им не принадлежат. Они задумали пробраться через клетки в лимфатические туннели, а оттуда в головной и спинной мозг. Знаешь, чем это могло закончиться? Гидрофобией!

— Это еще что такое?

— Послушай, да ты глуп, как пробка!

— Ладно тебе, — добродушно сказал другой, — не смейся над ним. У него не было в жизни наших преимуществ. Видишь ли, приятель, мы получаем эти сведения прямо из мозга, который знает все и дает нам указания. Мы представляем собой белые кровяные тельца — фагоциты, как именуют нас ученые. Мы должны охранять кровеносные сосуды и убивать непрошеных пришельцев. Те красно-серые парни сами не могут о себе позаботиться, и мы обязаны их защищать. Понятно? Однако против этого вторжения мы оказались бессильны; поэтому понадобилась помощь извне. Ты, видать, попал сюда с первой волной — кажется, я тебя тогда приметил — сразу после укуса. Вторая волна пришла через шприц, впрыснувший вакцину. Случилось это как раз вовремя, и ты был спасен.

— Ничего не понимаю, — сказал наш ошеломленный приятель. — Укуса? Какого укуса? Я спокойно плавал, довольный жизнью, и вдруг раздался ужасный шум, а потом была огромная белая стена, а потом…

— Вот именно. Собачий зуб. Ты очутился в плохой компании, дружок, и правильно сделал, что держался от нее подальше. Первая свора — это микробы бешенства. Они еще недостаточно изучены, потому что они очень мелкие и мало в какой микроскоп удается их разглядеть. Но ученые сумели узнать, что колония давностью в несколько сотен поколений — они называют такую колонию культурой или сывороткой — смертельна для исходных микробов. Ее-то они и ввели и тем самым помогли нам. Пастер, как назло, умер, но старина Кох когда-нибудь откроет то, что нам давно известно — это всего лишь вариация основного типа.

— Кох! — поспешно и гордо вставил он. — Как же, я знаком с Кохом; мы встречались. И про микроскопы мне известно. Я ведь как-то побывал под микроскопом у Коха. Он открыл мое семейство и назвал нас запятовидными бациллами — спириллами азиатской холеры.

В немом ужасе часовые отодвинулись от него и принялись тихо совещаться. Проплывавшие мимо белые воины останавливались и присоединялись к собранию. Вскоре сотня или больше белых чудовищ окружили его тесным полукольцом.

— В чем дело? — он спросил нервно. — Что случилось? Что это вы затеяли? Я ничего не сделал, ведь так?

— Речь не о том, что ты сделал, незнакомец, — ответил его бывший друг, — или что намерены сделать мы. Речь идет о том, что сделаешь ты. Ты умрешь. Одного не пойму, как ты сумел пробраться через карантин?

— Что… почему… я не хочу умирать! Я ни в чем не провинился! Мне нужен только мир и покой, и еще место, не слишком темное и не слишком светлое, где я смог бы спокойно плавать. Я никому не мешаю. Отойдите от меня — слышите — оставьте меня!

Они не отвечали. Медленно и непреодолимо строй их начал сжиматься, надвигаясь на него. Он все еще издавал крики протеста, когда его втолкнули в ближайшую движущуюся пещеру. Стены сомкнулись, и его жизнь прервалась. Зев пещеры открылся и изверг его тело, ставшее теперь пятью бесформенными кусками плоти.

Так наш кроткий, осмотрительный, миролюбивый холерный микроб, который желал лишь спокойно и привольно плавать, не вмешиваясь в чужие дела, встретил жестокий конец, пав жертвой предрассудков и враждебного окружения.