Вспоминая, каким было тогда выражение лица у Калабы — смесь ненависти и злобы, Юлия невольно поежилась. Тогда Калаба быстро вновь обрела спокойствие, но Юлия впервые задумалась, а отражает ли ее улыбчивое и мягкое лицо ее истинную натуру.
Когда рабы опустили паланкин, Юлия откинула полог и посмотрела на мраморную стену и лестницу. Она не была на этой вилле с того самого дня, когда умер отец. При мысли о нем Юлию охватила волна ностальгических чувств, и ее глаза заблестели от слез. «Помогите мне», — закричала она рабам и протянула руки. Жанн с лицом, лишенным каких бы то ни было эмоций, подошел и помог ей встать.
Испытывая огромную усталость, Юлия посмотрела вверх, на лестницу. Так она стояла довольно долго, собираясь с силами, потом стала осторожно подниматься. Дойдя до самой верхней ступеньки, она вытерла пот с лица и только после этого дернула шнурок. «Можешь вернуться и подождать вместе с остальными», — сказала она Жанну и испытала огромное облегчение, когда он оставил ее. Ей не хотелось выглядеть унизительно в присутствии собственного раба, если мать не захочет с ней разговаривать.
Дверь ей открыл Юлий, и на его добром лице отразилось крайнее удивление.
— Госпожа Юлия, но твоя мать не ждала тебя сегодня.
Юлия вздернула подбородок.
— А разве родная дочь должна заранее договариваться о встрече с собственной матерью? — сказала она и прошла мимо него в прохладу переднего коридора.
— Нет, моя госпожа, конечно, нет. Но только твоей матери сейчас нет дома.
Юлия повернулась и посмотрела на него.
— А где же она? — спросила она голосом, в котором слышались разочарование и нетерпение.
— Она навещает нескольких вдов, о которых она заботится.
— Вдов?
— Да, моя госпожа. Их мужья трудились у твоих отца и брата. И вот, госпожа Феба взяла на себя заботу об их семьях.
— А почему собственные дети не заботятся о них?!
— У двоих из них дети еще совсем маленькие. У одной сын в римском войске, в Галлии. А у других…
— Ладно, неважно, — прервала его Юлия. — Мне не до них сейчас. — Страдая от собственных тягот, Юлия меньше всего хотела слушать о трудностях других людей. — Когда она вернется?
— Обычно она возвращается с сумерками.
Юлия впала в уныние, и ей захотелось заплакать. Она не могла ждать так долго. До сумерек еще оставался не один час, а Калаба непременно спросит, почему она так долго не возвращалась от гаруспика. И если сказать ей, что она проведала свою мать, то от Калабы можно будет ожидать любых неприятностей.
Юлия сдавила пальцами пульсирующие виски.
— Ты бледна, моя госпожа, — сказал Юлий. — Принести тебе что-нибудь?
— Вина, — ответила она. — Я буду в перистиле.
— Как прикажешь.
Юлия прошла по мраморному коридору и оказалась под одной из арок. Здесь она села в небольшом алькове. Ее сердце заколотилось так, будто она пробежала длинную дистанцию. На этом самом месте она сидела в тот день, когда умер отец, безостановочно рыдая и с трудом различая собравшихся вокруг нее людей. У нее не хватило сил видеть его таким изможденным болезнью, видеть в его глазах боль и страдания. Она не смогла смотреть в глаза человеку, во взгляде которого ясно читалось разочарование. Олицетворением которого была она…
Глаза Юлии наполнились слезами жалости к самой себе. В самом конце своего жизненного пути отец думал совсем не о ней. В последние драгоценные минуты он позвал к себе Хадассу, а не собственную дочь. Он дал свое благословение какой-то рабыне, а не своей собственной плоти и крови.
Юлия снова гневно сжала кулаки. Никто ее не понимал. Никогда. Она еще надеялась, что ее понимает Марк. Он так же жадно радовался жизни, как и она, и радовался бы по-прежнему, если бы не потерял голову из-за любви к этой дурнушке, рабыне, да еще и христианке. И что он в ней нашел?
Юлия вздохнула. Может быть, Калаба и права. Наверное, никто не в состоянии понять ее, понять той жажды, которая так ее мучает, того отчаяния, которое она испытывает, той тоски и страха, которые стали ее постоянными спутниками. Люди вокруг довольствовались своей простой и безмятежной жизнью, находили утешение в повседневной рутине, казались сами себе праведными в выдуманной ими морали. А Юлия интересовала их лишь настолько, насколько отвечала их собственным ожиданиям.
Насколько я отвечаю ожиданиям Калабы и Прима.
Тут Юлию, словно шок, ударила внезапная мысль, и ее охватили тошнота и головокружение. И Калаба, и Прим утверждают, что любят ее. Но так ли это на самом деле? Как они доказали это в последнее время?
«Ты стала такой скучной, Юлия. На какие бы пиры ты ни ходила, на всех только тоску наводишь».
«В этом мире существует только одно правило. Угождай самому себе».
Юлия закрыла глаза и тяжело вздохнула. Наверное, это болезнь навеяла такие мысли.
Или все же нет?
Пот выступил у нее на лбу, и она провела по лбу тыльной стороной ладони.
Ей казалось, что с Калабой она в безопасности, что Калаба ее единственный настоящий друг. Она думала, что лишь одна Калаба любит ее такой, какая она есть. Но в последнее время Юлия стала задумываться, а способна ли Калаба вообще любить, и от такого вопроса ей стало не по себе, ей стало страшно. Неужели она так горько ошиблась?
С момента той ссоры из-за матери Юлия стала все больше понимать, как Калаба и Прим смотрели на всех людей, в том числе и друг на друга, и на нее. Можно было подумать, что они только и делали, что охотились за неосторожно сказанными словами или фразами, которые могли бы свидетельствовать о каком-то скрытом неприятии их образа жизни. И когда что-то подобное обнаруживалось — либо на самом деле, либо в их больном воображении, — атака с их стороны была незамедлительной и беспощадной. Прим в подобные моменты извергал такие ядовитые слова, что присутствующие невольно вздрагивали, благодаря судьбу за то, что не они стали объектом его нападок. Калаба, выступая против тех, кто подвергал сомнениям ее этику и нравственность, подавляла их своим интеллектом, а если это не удавалось, то презрительным отношением к ним как к людям тупым и архаичным. Занимавшие изначально оборонительную позицию, Прим с Калабой всегда были готовы нападать. Но зачем им это нужно, если они действительно правы?
Юлию охватил какой-то безотчетный ужас. Неужели они не правы?..
В этот момент в перистиль вошел Юлий, оторвав Юлию от мрачных размышлений.
— Вино, моя госпожа.
Она взяла с подноса серебряный кубок и взглянула на раба.
— Получала ли моя мать какие-нибудь известия от Марка?
— Он навещает ее несколько раз в неделю, моя госпожа. Был он здесь и вчера.
Юлия испытала такое чувство, как будто кто-то ударил ее в живот.
— А я думала, что он отправился в Рим, — сказала она, прилагая немало усилий, для того чтобы ее голос оставался спокойным.
— Да, он был в Риме, моя госпожа, но через несколько месяцев вернулся. Для твоей матери это была такая приятная неожиданность. Она уже думала, что не увидит его в ближайшие годы.
Юлия сжала кубок в холодных руках и отвернулась.
— Когда он вернулся?
Юлий ответил не сразу, видя, с каким настроением Юлия Валериан задает этот вопрос.
— Несколько недель назад, — сказал он, подумав, как Юлия отреагирует на это. В подобных случаях она имела привычку вымещать свою злобу на тех, кто приносил ей неприятные вести.
Но Юлия ничего не сказала. Несколько недель. Марк здесь находится уже несколько недель, и даже не сообщил ей об этом. Его молчание красноречивее всего говорило о том, что он ничего не забыл. И ничего не простил. Когда Юлия подняла кубок и сделала глоток, ее руки сильно дрожали.
Удивившись и испытав приятное облегчение, Юлий, тем не менее, замешкался.
— Может, принести что-то еще, госпожа Юлия? Сегодня утром я купил прекрасные вишни и армянские персики, — он знал, что она всегда их любила.
— Нет, — ответила Юлия, слегка смягчившись от его предусмотрительности. Сколько прошло времени, когда слуги последний раз разговаривали с ней таким заботливым тоном?