Это подтверждает и Костомаров:
«…его начали учить грамоте. Учителем был ему назначен 12 марта 1677 года дьяк Никита Моисеевич Зотов» [51, с. 619].
Однако тут же наш исторический мэтр свои суждения заводит в тупик:
«Петр учился быстро читать и писать, выказывая необычайную понятливость» [51, с. 619].
Так что же это в понятиях Костомарова является быстрым, если известно, что Петр:
«…в одиннадцать не умел еще ни читать, ни писать» [16, с. 31]?
Но при всем при том:
«…книжки с картинками Петр любил!» [14, с. 40].
Так ведь был он безграмотным, потому разглядывание картиночек и оставалось его единственным удовольствием от общения с книгой…
Ложь всегда смешна, а в особенности тогда, когда фальсификаторам так и не удалось до конца заретушировать правду.
Так что начали-то обучение Петра как раз таки вовремя, как и положено испокон веку в самой грамотной в мире державе! Однако же, что невозможно теперь не отметить, — не в коня корм: лишь разглядывание картиночек и предоставляло в книгах для этого недоросля какой-либо интерес.
И в альтернативу — у нас на Рязанщине, в бедной глуши, грамотность пятилетнего ребенка Сережи Есенина ни у кого не вызвала никаких ассоциаций с появлением на свет вундеркинда. И это потому, что лишь совсем в недавнем прошлом освобожденные от крепостной зависимости русские люди корнями великой культуры упирались в тысячелетия своей безраздельной грамотности. А потому никто из его земляков, даже и после смерти прославившегося на весь мир поэта, ничем особым из среды односельчан его так выделить и не мог. И это не от черствости души: наша Родина — это синеокая страна Есениных, где каждый второй тоже пишет стихи, а грамоте обучаются испокон веков так же — лишь для инозем: цев — удивительно рано…
«…Есенин был по-настоящему глубоким, мыслящим человеком. В пять лет он научился читать, в 12 лет он прекрасно знал Льва Толстого и Гоголя, которого цитировал страницами. Знал Библию, апокрифическую литературу, великолепно знал народные поверья и сказки. Хорошо изучил мировую литературу — об этом можно судить по его письмам, по ссылкам в его произведениях, по количеству библейских, литературных, исторических реминисценций в его стихах» [138].
И если прекрасно изучивший Ветхий и Новый Завет, а также классическую литературу шестнадцатилетний Сергей Есенин, давно набивший оскомину своей энергичностью у московских издателей, уже в который раз пробивает для публикации в журналах свои стихи, являющиеся сегодня классическими, то в отношении Петра наблюдается совершенно противоположная картина. Подобного же возраста Петр был еще только в начальной стадии не просто ученичества, но никогда ранее у нас не встречаемого очень плохого ученичества.
Ключевский:
«До нас дошли учебные тетради Петра… он пишет невозможно, не соблюдает правил тогдашнего правописания, с трудом выводит буквы, не разделяет слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: всегъда, сътърелять, възяфъ» [49, с. 417].
Но и Костомарову эту полную безграмотность Петра никак не возможно объявить незамеченной. Потому и он маслица в огонь все же подливает:
«…он не умел правильно написать ни одной строки и даже не знал, как отделить одно слово от другого, а писал три-четыре слова вместе, с безпрестанными описками и недописками» [51, с. 620].
И вот где особенно прослеживается его родство именно с южными народностями, которые своим половым развитием сильно опережают развитие интеллектуальное:
«11-летний Петр по развитости показался иноземному послу 16-летним юношей» [49, с. 413].
По «развитости», заметим, исключительно физической! При внешности взрослого человека его замедленное интеллектуальное развитие в тот период «взрастания» Петра не позволяло ему читать даже еще только по складам!
А ведь он был объявлен царем именно за какие-то невиданные «способности»! Что не может не отметить и Костомаров. Однако ж на фоне всего вышеприведенного его аргументация по поводу выбора монарха выглядит просто вызывающе непоследовательно:
«Из двух царевичей старший Иван был слабоумен, болезнен и вдобавок подслеповат, младший Петр был десяти лет, но выказывал уже необычайные способности» [51, с. 591].
Тут следовало бы спросить у историка Костомарова: способности к чему?! Ведь Петр, в тот самый момент, когда был провозглашен имеющим «необычайные способности», еще не умел не только писать, но даже и читать… И второе: в кои-то веки законный наследник на Руси отстранялся от престола только лишь за то, что здоровьем-де хил да еще вдобавок к тому и подслеповат?
Но по прошествии и еще пяти лет, когда Петр выглядел, судя по всему, уже двадцатилетним молодым человеком, вот как обстояли его дела с постижением книжных премудростей:
«В шестнадцать лет он знал только два первых правила арифметики; его почерк плох, тетради пестрят орфографическими ошибками» [16, с. 33].
Два первых правила арифметики — это сложение и вычитание! Умножать, а уж не дай Бог — делить, Петр в ту пору, когда уже, между прочим, готовился стать отцом, еще не умел!!!
Да, женится он в том еще возрасте, когда не успел освоить даже умножения. Чем и обнаруживает свое явное родство скорее с Бре-ке-ке-ке-кексом из «Дюймовочки», «не хочу учиться — хочу жениться!», нежели с принцем крови, за которого себя выдавал.
Однако же при всем при этом, уже готовясь стать отцом, Петр продолжал играть в солдатики. Но солдатики были живыми. А потому, ему на потеху, они иногда умирали совершенно по-настоящему. Тому свидетельством, например:
«Трехдневные маневры под Кожуховым, на берегу реки Москвы, в 1694 г» [49, с. 422].
Вот что сообщает об этих «маневрах» принимавший в них участие князь Куракин:
«…тогда «убито с 24 персоны пыжами и иными случаи и ранено с 50»» [49, с. 422].
«Правда, сам Петр об этой последней своей потехе писал, что под Кожуховым у него, кроме игры, ничего на уме не было…» [49, с. 422].
Отметим, что ничего не было на уме все ж не у семилетки и не у третьеклассника, но у здорового, правда, пока еще только лишь телом, двадцатидвухлетнего недоросля, своими игрушечками ухайдакавшего насмерть двадцать четыре человека и покалечившего еще «с 50»!..
Но не только солдаты у Петра калечили друг друга. Собранная им шайка обучалась будущим убийствам на занятии, нигде и ни в какой стране небывалом — пальбе из пушек по своему собственному мирному населению:
«…когда стал «потешным» генералом Федор Зоммер, из Пушкарского приказа привезли 16 самых настоящих орудий и «стали учить потешных стрелять чугунными бомбами… Было уже не до потехи. Много побили в полях разного скота и перекалечили народу.
…картина это совершенно реальная, причем жаловаться на материальные расходы и даже на убийства некому. Ведь во главе… сам царь!..
Иные из историков ставят в большую заслугу Петру, что он… истово готовил и тренировал солдат… Но это вовсе не были маневры в строго военном смысле этого слова; речь шла скорее о любимой игрушке, с которой Петр был не в силах расстаться» [14, с. 69].
И что в солдатики он лишь играл, можно заметить еще и потому, что несмотря на защищавшее его тридцатитысячное войско, которое в десятки раз своей численностью превышало количество стрельцов его мнимого соперника, при первом же упоминании о якобы грозящей ему опасности:
«Петр бежал. Не пытаясь даже проверить полученное известие и не убедившись, насколько реальна грозившая ему опасность, он босиком вскочил с постели и в одной рубашке бросился в конюшню, вскочил на лошадь, опомнившись лишь в соседнем лесу. Несколько конюхов догнали его и привезли ему платье. Несколько офицеров и солдат последовали за ним. Увидев вокруг себя достаточную охрану, не теряя ни минуты времени, не предупреждая мать… пришпорил лошадь и понесся во весь дух в Троицу. Он приехал туда в 6 часов разбитым душой и телом, почти в обмороке; ему предложили постель; он был не в состоянии отдыхать; возбужденный, взволнованный, захлебываясь от слез, испуская жалобные стоны, он снова и снова спрашивал архимандрита Викентия, можно ли ему рассчитывать на помощь… слова архимандрита в конце концов успокоили молодого царя» [16, с. 47].