Посох этот вез в особом чехле, как знамя, молодой парень Муса.

Глядя на его светящееся почтением и страхом лицо, Магзум скрипел зубами и с наслаждением думал, как он обломает святой костыль о спину дурака Илии.

Но Муса хоть и знал, что хасаптан Илиа отвернулся от курбаши и предал его дело, не осуждал Илию, а все сваливал на судьбу. Он вез посох слепого и не видел на себе никакой вины, не боялся за жизнь и полагался на то, что все объяснится к лучшему. Сухое и легкое дерево посоха нести ему было радостно, он нес его как дерево мудрости и простоты, дающее счастье.

Отряд шел невесело. Колодцы были оставлены в стороне, и перед ними шли не посещаемые путниками места. С вечера запахло, однако, водою. Ее нежный и тонкий запах пьянил обоняние и путал все мысли, как анаша.

Магзум торопил людей, и, бросив поводья, они отдались коням, чтобы, идя на запах воды, быстрее достичь отдыха.

Так наткнулись они на костры манасеинского отряда.

Магзум велел привести Нефеса.

— Где хасаптан Илиа? — гневно спросил он. — Что вы с ним сделали, со святым человеком?

— Его жизнь благополучна, Магзум, — ответил Нефес. — Он под наблюдением Итыбая-Госторга, человека, которого все знают как честного и прямого.

— Где он?

— Он в безопасности.

— Ты меня знаешь, Нефес, — сказал Магзум. — Еще когда был царь и ты водил инженеров по пустыне, мы с тобой были друзьями. Помнишь, мы ходили вместе до самого моря у Карабугаза и охраняли инженеров от иомудских джигитов, как своих детей? Помнишь, я застрелил чабана за то, что он указал инженерам дурную дорогу? Разве я плохой был стражник? А два года назад кто спас Делибая, которого взяли наши молодцы на правобережье Аму, как не я? Ты видишь, я не враг инженеров, я враг — некоторых. Делибай вызвал смертную воду, и я пришел судить его. Но Делибай еще украл слепца Илию и именем его и вымышленными его словами смущает наших людей, и я должен вернуть Илию. Если станет так, как я говорю, — идите спокойно. Если нет, — я возьму жизнь за жизнь. Думай!

Утром на пленных надели мешки, посадили их на лошадей и повезли неизвестно куда. То обстоятельство, что Илии не было среди взятых в плен, пугало Магзума. Этот проклятый торгаш Итыбай — хитрый старик и пески знает.

Поэтому Магзум решил продолжать начатый путь на север, отобрал лучших коней отряда, посадил на них пленных, а верблюдов отдал погонщикам и велел итти им, куда глаза глядят. Пленных у него было девять человек, и он имел сведения, что с Итыбаем находятся еще пятеро и что один из техников, взятых в плен, из итыбаевской партии.

Он вызвал Максимова.

— Где твой отряд? — спросил он.

— Не знаю, — ответил тот, — я тут впервые и без карты не разбираюсь, а все карты потеряны.

— Кто у тебя?

Максимов назвал Итыбая, Илию, змеелова Овеза, глашатая и кухарку. Все были люди, умеющие много ходить и терпеть солнце. Тогда, еще более укрепляясь в своей прежней мысли, Магзум поднял отряд и пошел на север, норовя достичь плато Усть-Урта и скрыться между Аралом и Каспием, среди каракалпаков. Путь занимал сто десять часов чистого хода, или тринадцать — четырнадцать дней. Магзум велел итти крайней скоростью.

С ночи катастрофы пленные еще не виделись. Они были разделены по одному и попарно. Известно лишь было, что Адорин тяжело ранен в голову, а Манасеин едет, закинув на плечо разбитую руку, и мычит от страшной боли.

Басмачи шли от рассвета до полудня и после получасовой остановки ради коней продолжали путь до глубокой ночи. Людям не выдавалось воды, ее по чашке выдали лошадям, с которых, не унимаясь, падал пот, тяжелый и липкий, как кровь.

— Что это? — спросила Елена. Она кружилась и реяла в оранжевых огнях. — Что?..

Ее подняли и повели к Магзуму.

— Ты женщина, — сказал он, — и к тебе, наверно, есть ласка. Надо найти воду, скажи своим инженерам. Я велю снять с вас мешки и посажу всех вместе. Итти больше нельзя, кругом смерть. Иди, скажи.

О Хилкове не вспомнили до утра. Потом, расспросив басмачей и порывшись в картинах ночного испуга, дружно установили, что он погиб. Не жалость, а раздраженье вызвал его быстрый уход от жизни, будто он нарочно прокрался к смерти. Всем стало обидно, что теперь уже Хилкова не продумаешь до конца, он исчез, и стало жалко истраченных на него мыслей, которые медленно строили страшный и печальный образ.

Он был убит в самом начале тревоги, никто не помнил теперь его последнего лица, никто не знал, обменялся ли он с землей окончательным словом, или сострил по-французски, или, может быть, выкрикнул любимые им простые слова.

Он должен был умереть по-другому, разрешив, а не прервав свою жизнь. Смерть его объяснила бы больше, чем жизнь, но он не умер, а случайно погиб.

Пусть и останется в повести пространная запись о нем, рассчитанная на дальнейшие дополнения, которые так и не создались благодаря его неожиданной смерти.

— Прикажи рыть на этом месте, — сказал Максимов.

Четверо басмачей взялись за работу, рыли ножами. Лошади через спины работающих уныло заглядывали в сухую и жаркую яму.

Пленные лежали поодаль.

— Ройте, ройте, — говорил Манасеин. — Красный инженер даст вам воду, пейте, чтобы лучше грабить и убивать.

— Молчите, Манасеин. Я рою, потому что рано еще умирать. Я придумал конструкцию для искусственного дождевания. Мне надо построить ее.

— Передоверьте Магзуму, — сказал Манасеин. — Он выстроит.

— Смотрите, температура песка резко падает. Быстрее, быстрее! — кричал Максимов работающим.

— Не надо демагогии, — обращался он к Манасеину. — Хотите обвинить меня в блоке с басмачами, во вредительстве? Слабо!

Потом он говорил Адорину таинственно на ухо:

— При устройстве на высокой башне передатчика в три киловатта, излучающего электромагнитные колебания низкой частоты, происходит усиленная ионизация атмосферы. При отрицательном заряде земли положительные ионы полностью поглощаются землей. Отрицательные ионы воздуха восходят к верхним слоям атмосферы, где частицы воздуха заряжены положительно. Восходящие вверх ионы произведут поляризацию положительно заряженных молекул в воздухе и осаждение влаги из воздуха. Вот в чем секрет «дождевых» антенн. Понятно? Для всех Кара-Кумов понадобится десять — двенадцать установок. Мне надо проверить расчеты, вы понимаете? Ведь надо же? Я готов любой ценой купить сейчас жизнь. Пусть расстреляют, пусть что угодно, но после.

Пустыня, жар, песок, оранжевый качающийся воздух.

— Пейте!

— Нет. Мы не будем, — говорят пленные.

Один за другим сипло и жалко загораются маленькие костры. Муса начинает песню, слышанную в песках. Это новая песня, ее никто не знает, он поет ее несколько раз. Когда он кончает, и все хвалят его, песнь вдруг сама начинается в стороне, сама, без Мусы. Все вскакивают в страшном испуге.