Я знаю, что однажды Вячеслав Иванов ответил одному человеку на неотправленное письмо.

Разговаривать с Вячеславом Ивановым было всегда и сладко и очень страшно. Мне посчастливилось беседовать с разными и часто значительными собеседниками. Из них едва ли не самым удивительным был Вячеслав Иванов. В разговоре с ним никогда не оставалось пустых моментов, лишних фраз, слов вежливости, того, что Щерба называет «упаковочным материалом». Всегда было взято все самое главное, самое существенное, Вячеслав Иванович знал, что всего нужнее и интереснее собеседнику. Он понимал всякий раз, в каком состоянии приходит к нему человек, прекрасно чувствовал, что волнует в данный момент его собеседника и сразу же отвечал, иногда по ассоциации, исходя, может быть, сначала из случайного и частного и приходя кратчайшим путем к цели. Разговор всегда поражал двумя противоположностями. Вячеслав Иванов был человек мягкий, но мягкость была тигриная, волевая. При всей мягкости его собеседник всегда чувствовал себя прочно взятым в руки. Вместе с тем, Вячеслав Иванов, ничего не упрощая, говоря иногда непонятное нам по нашему возрасту и развитию, не унижал собеседника ощущением бесконечного расстояния между собой и нами. Мне приходилось говорить несколько раз с Брюсовым. Всякий раз сковывало ощущение того, что ты ничего не знаешь, что с тобой говорит всезнающий, мудрейший человек, сошедший с высот. Вячеслав Иванов был сама мудрость. Но он проявлял такую любовную заинтересованность, что с ним говорилось, как с отцом, как с человеком, который мудрее тебя, но который говорит с тобой, как с равным, хотя знаешь, что ни о каком равенстве не может быть речи. Он обладал поразительной вкрадчивостью и мягкостью, которые вызывали удивительное доверие. Я бы не сказал, что это был человек необыкновенной доброты, как Максимилиан Волошин. Иногда Иванов был человеком совсем не добрым. И вообще от него иногда исходили страшноватые искры. Если бы захотел, он мог бы испепелить собеседника — противника. Но, зная свою колдовскую силу, он употреблял ее в редчайших случаях. В гневе он был страшен. Мне пришлось видеть его в гневе только несколько раз. К счастью, его гнев был обращен не на меня.

Должен признаться, что стихи Вячеслава Иванова до меня начинают доходить только сейчас. До сих пор он был для меня прежде всего одним из самых удивительных людей, которых я видел в жизни. И человеческая необыкновенность его заслоняла все остальное. Потом это был ученый, заботливый, внимательный наставник. И если бы от Вячеслава Иванова остались только стихи, может быть, мы не так горячо и благодарно вспоминали его.

Нам трудно предугадать дальнейшую судьбу поэтического наследия Вячеслава Иванова, восприятие его поэзии и понимание его творчества в будущем. Следует признать, что один из самых значительных деятелей русского символизма, вместе с Андреем Белым разработавший философские основы и эстетику символизма, и при жизни был известен небольшому кругу читателей и оставался поэтом для поэтов, литературоведом для узкого круга исследователей. Не удивительно, что некоторые литературоведы и поэты нашего времени, а также читатели, полагают, что поэзия Вячеслава Иванова обречена на забвение. Однако для европейской гуманитарной интеллигенции, способной оценить своеобразие и глубину поэтической мысли этого русского поэта, не возникало сомнений в плодотворности художественных открытий Вячеслава Иванова, который принадлежал к немногим поэтам — мыслителям своего времени, опиравшимся на глубочайшие традиции мировой культуры и, прежде всего, культуры античной. В этой глубине творческих корней Вячеслава Иванова, быть может, было нечто гетевское. В пристальном внимании к античности, в широте и основательности эрудиции, особенно в области немецкой культуры, Вячеслав Иванов, как и Андрей Белый, превосходил русских поэтов начала века.

В лекциях и на семинарах Вячеслав Иванович постоянно упоминал Гете и Шиллера, своего учителя прославленного историка Древнего Рима Теодора Моммзена, книгу Д. Фрэзера «Золотая ветвь» и Фридриха Ницше, открытого им в годы молодости, особенно его работу «Рождение трагедии из духа музыки».

Этот образованный «европеец» вместе с тем был явлением истинно русским, славянским. Ему был органически близок русский фольклор, народный эпос, былина. Не только как ученый, но прежде всего как поэт всю жизнь не расставался он с Державиным, Жуковским, Пушкиным, Боратынским, Тютчевым, Некрасовым, а из современников ближе всего ему были Иннокентий Анненский, Андрей Белый и Александр Блок. Философия Тютчева, его лирика и судьба были психологически близки Вячеславу Иванову, да и внешне в бакинские годы он выглядел старше своих лет и очень напоминал стареющего Тютчева. Впрочем, на подаренной мне фотографии в берете в профиль он больше напоминает Данте. Западничество Вячеслава Иванова не исключало уважения к славянофилам, а прозу С. Т. Аксакова, деятельность братьев Киреевских и поэзию и критические статьи Аполлона Григорьева он ценил за бережное отношение к народному русскому быту и языку. Русские славянизмы и архаизмы встречались в его повседневной речи и естественно звучали в стихах.

В медлительном, иногда несколько величавом произношении своих стихов Вячеслав Иванович как бы смягчал некоторую тяжеловесность и непривычную для слуха перегруженность ударными звуками. Эта замедленность чтения и плотность речи всегда соответствовали значительности поэтической мысли. Многие стихи, казалось, предназначались не для бумаги, а для вечной меди. Это была речь не оратора, но Пророка, Судии, в ней не было строгого или сатирического приговора. Поэт свидетельствовал о самых значительных событиях своего времени в общем потоке веков. Повседневное, даже будничное приобретало в его творениях приподнятость, иногда даже трагическую значительность. Понятно, что такая сложная и непривычная поэтическая речь не была доступна пониманию даже некоторых профессиональных критиков, находивших в поэзии Вячеслава Иванова бездушный и бессмысленный «филологический бред». В то же время крупнейшие поэты — современники: И. Анненский, К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Белый, М. Волошин, А. Блок — высоко ценили творчество Вячеслава Иванова и видели в нем теоретика и вождя русского символизма. Об этом свидетельствуют многочисленные статьи и стихи, посвященные Вячеславу Иванову, а также дневники, воспоминания и переписка, которые только теперь становятся достоянием исследователей.

З. Г. Минц в статье «О ”Беседах с поэтом В. И. Ивановым“ М. С. Альтмана» дает обзор высказываний о Вячеславе Иванове писателей и литературоведов начала XX века^[256].

«Ал. Блок считал Иванова ”писателем образованным и глубоким“, ”прекрасным поэтом“^[257], А. Белый — ”крупным художником, ученым и организатором символического течения современности“, ”мэтром“, которого он, Белый, ”высоко ценит и любит“^[258], В. Брюсов — ”настоящим мастером, понимающим современные задачи стиха“, чья поэзия имеет ”редкую в наше время силу“^[259], В. Пяст — ”новым звеном в цепи дорогих сердцу имен, протянувшейся через нашу родную литературу“^[260], С. Городецкий назвал поэзию Вяч. Иванова ”поистине изумительным и величавым зрелищем для наших дней“^[261] и т. д. и т. п. В общем обзоре символистской поэзии 1900–х гг. поэт и критик Поярков писал: ”В кружках московских поэтов нередко талант Вяч. Иванова сравнивали с дарованием В. Брюсова и К. Бальмонта. Удивительно быстро, в два — три года, поэт занял свое (при этом одно из первых) место в современной поэзии России“^[262]. При этом значение творчества Вяч. Иванова признавали отнюдь не только его литературные единомышленники. Так, Н. Гумилев, скептически относившийся и к мистицизму Иванова, и к ”крайностям русской идеи“ в его творчестве, и к отвлеченной ”теоретичности“ лирики Иванова, вместе с тем, отмечает, что ”все поэтическое творчество“ поэта — ”сплошная революция, иногда даже против канонов, установленных им самим“^[263]. Профессор Ф. Ф. Зелинский назвал В. Иванова ”пламенным новатором во всей области поэзии“^[264]. Даже марксистская критика 1900–1910–х гг., остро полемическая, неизменно сурово критиковавшая мистико — идеалистические взгляды Иванова, признавала ту субъективную искренность поисков поэта, за которую ”вы не можете не уважать его“^[265]. Главное же — и A. B. Луначарский, и П. С. Коган, и даже до вульгаризации прямолинейно — социологичный Вл. Кранихфельд постоянно исходил из убеждения, что творчество Вяч. Иванова — одно из наиболее ярких и типичных проявлений русского символизма»^[266].