- Им не следовало вести себя подобным образом, - ответил Старбак. Салли тихо всхлипывала.

- Иногда я просто хочу быть такой, как все, - выговорила она сквозь слезы.

- Просто хочу иметь дом и детишек, ковер на полу и яблоню в саду. Я не хочу жить, как отец, и не хочу быть тем, кто я сейчас. Только не навсегда. Я просто хочу быть обыкновенной. Ты понимаешь, о чём я, Нат? - она подняла на него глаза, ее лицо освещали огни кузниц, круглосуточно горевшие у реки, на противоположной стороне ручья.

Он погладил ее по мокрому от дождя лицу.

- Понимаю, - сказал он.

- А разве ты не хочешь быть как все? - спросила она.

- Иногда.

- Боже, - она отпрянула от него, вытерла нос и смахнула мокрые волосы со лба.

- Я надеялась, что скоплю достаточно денег, чтобы после войны открыть магазинчик. Ничего особенного, Нат. Галантерея, что-то вроде того. Я коплю деньги, ну знаешь, чтобы быть как все. Не выделяться. Не быть какой-то "мисс Ройял", просто быть, как все. Но отец прав, - встрепенулась она в новом порыве мстительности, - в этом мире люди делятся на два типа. На овец и волков. На овец и волков, Нат, а себя не изменить. А они там все овцы, - она с презрением указала через плечо в сторону бараков.

- И твой приятель тоже. Весь в отца. Он боится женщин, - замечание было на редкость уничижительным.

Старбак снова притянул ее к себе, уставившись через покрытый тенью Кровавый Ручей туда, где на рябой от дождя поверхности воды отражались кузнечные огни. До сего момента он не осознавал, насколько одинок был в этом мире. Изгой. Одинокий волк, сам за себя.

Точно такой же была и Салли. В поисках независимости нарушившая правила благопристойного общества и посему отвергнутая им. Ее никогда не простят, как не простят и Старбака.

Но раз так - значит, он будет сам за себя. Он наплюет на людей, отвергнувших его, став солдатом, лучшим из лучших. Он знал, что его спасение на Юге в этом и заключается - никому не было до него дела, пока он яростно сражался.

- Знаешь, Нат, - произнесла Салли. - Я думала, у меня есть шанс. Знаешь, настоящий шанс, что я смогу быть... хорошей.

Она пылко акцентировала последнее слово.

- Но они не хотят принимать меня в свой мир, правда?

- Тебе не нужно их одобрение, чтобы быть хорошей, Салли.

- Теперь мне плевать. Когда-нибудь они еще будут умолять меня, чтобы я позволила им ступить на мой ковер, вот увидишь.

Старбак улыбнулся в темноте. Шлюха и неудавшийся вояка, они объявили этому миру войну. Наклонившись, он поцеловал мокрую от дождя щеку Салли.

- Надо отвести тебя домой, - сказал он.

- В твою комнату, - ответила Салли. - Работать меня сейчас не тянет.

Где-то внизу на улице тронулся поезд. Пылающий отблеск паровозной топки мерцал среди влажной травы за ручьем. Локомотив тянул за собой вагоны с боеприпасами, предназначавшимися для отправки на полуостров, туда, где тонкая линия обороны мятежников сдерживала целую орду. Старбак довел Салли до дома и уложил в свою постель.

В конце концов, он был грешником, а эта ночь явно не подходила для покаяния. Салли ушла от Старбака только после часа ночи. Так что нагрянувшие солдаты застали Старбака в постели одного.

Спал он как убитый, и потому первым осознанным им признаком вторжения стал треск вышибаемой наружной двери. В комнате было темно.

Он пытался нащупать револьвер под громкий топот на лестнице, и стоило ему наконец потянуть рукоятку из кобуры, как дверь с грохотом распахнулась, и яркий свет фонарей осветил крошечное темное помещение.

- Опустил оружие, парень! Опустил! - все одетые в мундиры солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. В Ричмонде примкнутый штык являлся символом "бандюг" - военных полицейских генерала Уиндера. Старбак, не будучи дураком, послушно выпустил револьвер.

- Ты Старбак? - спросил человек, приказавший опустить оружие.

- Кто вы? - Старбак прикрыл глаза. Комнату освещали три фонаря, и она казалась набитой взводом солдат, не меньше.

- Отвечай на вопрос! - рявкнули на него в ответ. - Ты - Старбак?

- Да.

- Взять его, быстро!

- Да дайте мне хоть одеться, Господи!

- Шевелитесь, ребята!

Двое мужчин схватили Старбака, стащили с кровати и весьма чувствительным и болезненным толчком приставили к стене, с которой потихоньку сыпалась штукатурка.

- Накиньте на него одеяло, ребята, а то даже лошади покраснеют. Капрал, наручники на него!

Зрение Старбака привыкло к свету, и он разглядел старшего офицера - капитана с темной бородой и широкой грудью.

- Да какого дьявола..., - запротестовал было Старбак, когда капрал извлек кандалы и цепи, но удерживавший Старбака солдат снова грубо прижал его к стене.

- Молчать! - прогремел капитан. - Забирайте всё, ребята, всё.

Бутылку в качестве улики я тоже заберу, спасибо, Перкинс. Все бумаги аккуратно сложить. Сержант, ты за это отвечаешь. Так, Перкинс, вон ту бутылку тоже мне, - капитан опустил бутылки виски в объемные карманы своего мундира и спустился вниз по лестнице.

Старбак, закованный в цепи и закутанный в жесткое серое одеяло, заковылял за капитаном через каретный сарай на Шестую улицу, где в свете уличного фонаря их ожидала черная повозка с четверкой лошадей. Дождь не прекращался, и фонарь освещал выдыхаемые лошадьми клубы пара.

Церковные часы пробили четыре. Прогрохотало поднятое окно на тыльной стороне дома.

- Что происходит? - прокричал женский голос. Старбак подумал, не Салли ли это, но наверняка сказать не мог.

- Ничего, мэм! Возвращайтесь в постель! - ответил капитан и толкнул Старбака к подножке экипажа. Сам он с тремя солдатами полез следом. Остальные по-прежнему копались в комнате Старбака.

- Куда мы едем? - поинтересовался Нат, когда экипаж с грохотом отъехал от тротуара.

- Вы арестованы нарядом военной полиции, - официальным тоном сообщил капитан. - Вы имеете право говорить только тогда, когда как к вам обращаются.

- Вы обращаетесь ко мне сейчас, - ответил Старбак, - так что куда мы едем?

Внутри экипажа было темно, поэтому Нат так и не увидел неожиданно прилетевший меж глаз кулак. Его голова откинулась назад, ударившись о спинку сиденья.

- Захлопни пасть, поганый янки! - раздался голос. Старбак, чье зрение тяжело переносило последствия сокрушительного удара, совету последовал.

Поездка оказалась короткой. Проехав не более полумили, экипаж под протестующий скрип окованных железом колес резко развернулся и остановился. Дверь распахнулась, и Старбак увидел освещенные факелами ворота тюрьмы Лампкин, известной ныне как Касл-Гудвин.

- Пошел! - рявкнул капрал, и Старбака толкнули к подножке экипажа, а потом повели через небольшую калитку к главным воротам Касл-Гудвина.

- Четырнадцатый! - крикнул надзиратель проходящему конвою с заключенным. Охранник в мундире шел впереди, ведя их через кирпичную арку по каменному коридору, освещаемому двумя керосиновыми лампами. Дойдя до массивной деревянной двери с нанесенным числом "14", охранник открыл ее тяжелым стальным ключом. Капрал отомкнул наручники.

- Давай внутрь, арестант, - сказал охранник. Старбака толкнули в камеру. Он увидел деревянную кровать, металлическое ведро и рядом - огромную лужу. В камере воняло нечистотами.

- Срать в ведро, дрыхнуть на кровати. Можешь наоборот, если хочешь, - охранник загоготал, и дверь с грохотом захлопнулась. Камера погрузилась в абсолютную темноту.

Вымотанный до предела Старбак, подрагивая, лег на кровать. Ему выдали серые штаны из грубого сукна, тупоносые кожаные башмаки и рубашку с кровавыми пятнами, оставленными предыдущим владельцем.

Завтрак состоял из кружки воды и куска хлеба. Городские часы пробили девять, и двое появившихся охранников приказали ему сесть на кровати и вытянуть ноги. На лодыжках защелкнулись кандалы.

- Будешь с ними, пока не уйдешь, - сообщил один из тюремщиков. - Или пока не повесят.