- Сюда кладут гроб? - спросила Салли Калеба, помогавшего ей взобраться на ступеньки, встроенные в складной задний бортик фургона.

- Так и есть, мисс Ройял, - ответил он.

Салли и Джулия разделили место с Адамом, тогда как Старбак уселся рядом с преподобным и миссис Гордон, а Калеб Сэмуорт, закутанный в непромокаемый плащ, взобрался на козлы

Катафалку потребовалось двадцать минут чтобы добраться до холма, где стояли недавно построенные госпитальные бараки, разбросанные по всему газону парка Чимборасо. Неясный и тусклый желтоватый отсвет ламп пробивался сквозь множество маленьких окон.

Легкий туман угольного дыма витал под дождем над просмоленной крышей сарая. Участников миссии высадили за оградой палаты, избранной для сегодняшнего богослужения, и Калеб с Адамом забрали фургон, чтобы привезти госпитальную фисгармонию, пока как Джулия с Салли раздавали сборники церковных гимнов.

Старбак отправился с Адамом.

- Я хотел перекинуться с тобой словечком, - доверительно сообщил он другу, пока повозка гробовщика тряслась по мокрой дороге.

- Ты говорил со своим отцом?

- Не выпало случая, - ответил Адам. Он не смотрел на Старбака, вглядываясь в дождливую ночь.

- Я хочу лишь вернуться в свою роту! - воззвал к нему Старбак.

- Знаю.

- Адам!

- Я попытаюсь! Но это будет нелегко. Я должен выбрать подходящий случай. Отец раздражителен, сам знаешь, - покачал головой Адам. - Почему ты так стремишься сражаться? Почему бы тебе просто не пересидеть войну здесь?

- Потому что я военный.

- Ты хотел сказать, дурак, - раздраженно отозвался Адам, а потом фургон резко накренился, остановившись, и пора было отнести фисгармонию обратно в палату. Деревянный сарай вмещал шестьдесят раненых.

Двадцать больничных коек были установлены вдоль каждой стены, а еще двадцать стояли в два ряда в центре барака. Пузатая печь занимала центральную часть, на ее горячей решетке сгрудились кофейники. Стол сиделок был сдвинут в сторону, чтобы освободить место для фисгармонии.

Джулия нажала на покрытые ковровой тканью педали, сыграв пару хриплых аккордов, словно очищая от паутины язычки инструмента. Преподобный и миссис Гордон обошли койки, пожимая руки и произнося слова утешения. Салли присоединилась к ним, и Старбак заметил, как с ее появлением раненые приободрились.

Ее смех словно наполнил барак светом, и Старбак поймал себя на мысли, что никогда не видел Салли такой счастливой. По всему бараку стояли ведра с водой для смачивания повязок раненых, и Салли, найдя губку, мягко смачивала покрытые темными пятнами бинты.

В палате воняло гниющей плотью и человеческими испражнениями. Несмотря на горевшую печь, было холодно и сыро, и темно, несмотря на полдюжины ламп, висевших на стропилах из свежего дерева.

Некоторые больные находились без сознания, большинство лихорадило, и лишь немногие получили ранения в бою.

- Как только снова начнутся настоящие сражения, - говорил Старбаку сержант, потерявший руку, - тогда вы и увидите, сколько раненых привалит.

Сержант явился на службу с группой других пациентов из соседних бараков, принеся стулья и лампы. Сержанта ранило во время несчастного случая на железной дороге.

- Упал на рельсы - пояснил он Старбаку, - спьяну. Сам виноват, - он оценивающе смотрел на Салли. - Девушка редкостной красоты, капитан, ради такой стоить жить.

Звуки пения привлекли в палату еще больше пациентов и нескольких здоровых офицеров, которые навещали своих друзей и теперь толпились в конце барака.

Некоторые из раненых были северянами, но все голоса постепенно слились в одну мелодию, наполнив палату сентиментальным чувством товарищества, которое заставило Старбака неожиданно затосковать по обществу своих солдат.

Казалось, только одного человека не тронуло пение; это бородатое, бледное и костлявое создание спало, но неожиданно проснулось и в ужасе принялось кричать.

Голоса запнулись, и Салли подошла к больному, притянула его голову к себе и погладила по щеке, Старбак увидел, как затихли дрожащие руки на потертом сером одеяле, покрывавшем его койку.

Худой пациент замолчал, а голоса вновь запели. Старбак наблюдал за игравшей на фисгармонии Джулией и внезапно почувствовал, что его снова влечёт прежняя вера.

Может, все дело было в ярком освещении в или в лицах раненых, которые выглядели так трогательно, умиротворенные тем, что до них донесли слово Божье, или, может, в всепоглощающей красоте Джулии, но Старбака вдруг настигло чувство вины, когда он слушал преподобного Джона Гордона, молившего Господа ниспослать щедрую Божью благодать этим израненным душам.

Манера речи миссионера оказалась мягкой и действенной, и явно более уместной, чем громкие напыщенные тирады отца Старбака, которые тот обычно применял.

Из Писания была выбрана двенадцатая глава книги Екклезиаста, и Сэмуорт читал ее высоким нервным голосом. Старбак следил за отрывком по библии своего брата, которую Адам прислал ему вместе с приглашением на чай.

Слова Писания глубоко запали в душу Старбака.

- И о своем создателе помни с юных дней, - такими словами начинался пассаж, и сбоку Джеймс приписал мелким шрифтом: "Не легче ли быть христианином в старости? Годы приносят мудрость? Молюсь о ниспослании благодати", но Старбак знал, что лишен благодати Божьей, что он грешник, что врата ада разверзлись так же широко, как открытые утробы доменных печей у реки в Ричмонде, и чувствовал ужасающий страх грешника, представшего пред Господом.

- Ибо уходит человек в свой вечный дом, - читал Сэмуорт, - и плакальщики на улице кру́жат. До поры, как порвется серебряный шнур, И расколется золотая чаша, И разобьется кувшин у ключа, И сломается ворот у колодца, - эти слова внушили ему предчувствие, что умрет он преждевременной смертью, сраженный выстрелом янки, выпотрошенный праведным снарядом мщения, грешник уйдет в свой вечный огненный дом.

Он не слышал большую часть проповеди и большинство торжественных речей, в которых раненые благодарили Господа за благословение. Старбака поглотил темный омут раскаяния.

Он решил после окончания службы переговорить с преподобным Джоном Гордоном. Он выложит все свои грехи пред Господом, и с помощью миссионера попытается вернуть душу на круги своя.

Но как он может когда-нибудь вернуть всё на круги своя? Он поссорился с Итаном Ридли из-за Салли и убил его по причине этой ссоры, только один этот поступок, без сомнения, навлек на его душу вечное проклятие.

Он говорил себе, что это было самообороной, но совесть знала, что это было убийством. Старбак смахнул слезы. Всё - суета, но что есть суета пред лицом вечного проклятья?

Было уже далеко за восемь, когда преподобный Джон Гордон благословил пациентов, а потом, переходя от койки к койке, молился и ободрял людей. Раненые выглядели совсем молодо, даже Старбаку они казались мальчишками.

Появился один из главных хирургов госпиталя, еще в окровавленном переднике, чтобы поблагодарить преподобного Джона Гордона. С хирургом был священник, преподобный доктор Петеркин, являвшийся почетным капелланом госпиталя и вдобавок одним из самых модных священников города. Он заметил Адама и подошел к нему поговорить, а Джулия, прервав музицирование, направилась к Старбаку.

- Как вы находите нашу скромную службу, мистер Старбак?

- Я тронут, мисс Гордон.

- Отец был хорош, правда? Его искренность располагает, - ее обеспокоило выражение лица Старбака, она ошибочно приняла его раскаяние грешника за чувство омерзения, вызванное ужасом палаты. - Это отвращает вас от солдатского ремесла? - спросила Джулия.

- Не знаю. Не думал об этом, - он смотрел на Салли, посвятившую себя заботам о взлохмаченном испуганном человеке, сжимавшем ее руки, словно лишь она могла поддержать в нем жизнь. - Военные не думают о том, что могут оказаться в подобном месте.

- Или еще где похуже, - сухо добавила Джулия. - Здесь есть палаты для умирающих, которым уже нельзя ничем помочь. Хотя мне хотелось бы помочь им.