— Вот именно кошмары. Знаешь, что мне привиделось? Как будто война… Ну и я… где-то на Севере, чуть ли не в Норвегии. А Лойко — матрос. Подводник… Соловьев — мичман, а другие наши рабочие — матросы в тельняшках. Штурм высоты… стрельба, самолеты…

И будто бы меня… убили… Понимаешь?.. Убили! А ты далеко-далеко… здесь. А я там… И до того все реально, что до сих пор сердце вон как колотится…

Взгляд Наташи потеплел, она провела ладонью по его щеке:

— Расстроенное воображение. На этой высоте не такое может померещиться. Ну, а разлучить нас, конечно, ничто не в силах… Если умрем здесь от голода и стужи, то вместе. Помнишь, у Маяковского:

Они позавтракали и двинулись в путь.

— Если за той вершиной не найдем озеро, то пошлем Уйбана в Оймякон, — сказал Кошелев.

Они поднимались все выше и выше. В глубоких ущельях лежали густые тени. Тугой ветер рвал одежду. Но Андрей не чувствовал усталости. Рядом была она, его Наташа, маленькая, но сильная, готовая к любым испытаниям.

И когда они поднялись на вершину, то невольно остановились. Там, внизу, что-то вспыхивало и гасло, искрилось, переливалось на солнце.

— Как море! — воскликнул Андрей.

— Это озеро, — тихо произнесла Наташа, прикоснулась к его руке, и он ощутил теплоту ее ладони. — Мы у цели… Там месторождение…

— Мы у цели… — повторил он.

…Утренний ветер шевельнул русую прядь на голове мичмана Соловьева. У взорванной двери дзота лежал матрос Земцов. Ничто не нарушало глубокой тишины, и думалось, что на высоте не осталось ни одного живого человека. Но это было не так. Прислонившись к гранитной глыбе, сидел матрос Лойко и с безучастным видом разглядывал раздробленную ногу. «Пожалуй, придется заводить костыль, — думал он. — Как-то примет Люда меня такого?..» Он вспомнил, как врезался в гущу егерей, размахивая автоматом, и даже почувствовал некоторое самодовольство. Теперь никто не назовет его салагой. Для первого боя он зарекомендовал себя неплохо. А ногу подлечат, обязательно подлечат…

Он бросил взгляд на море и оживился. Наконец-то! Сцепив от боли зубы, подполз к старшему лейтенанту Кошелеву:

— Товарищ старший лейтенант… Наши катера на горизонте!

Кошелев слабо повернул голову, узнал матроса, улыбнулся запекшимися губами, проговорил едва слышно:

— А, подводник… Держись, брат…

Веки его закрылись, по лицу прошла судорога, из разжатых пальцев выпала граната.

— Эй, рус, сдавайся!

Лойко резко обернулся и увидел группу егерей, стоявших у скалы. Они махали ему руками. Видно, им очень хотелось хотя бы одного из разведчиков взять живым. Появление врагов нисколько не удивило Лойко: «Все еще не утихомирились, паразиты!»

И перед лицом новой опасности он внезапно обрел душевное равновесие, уверенность в самом себе. Отступать некуда, просто некуда. Ну и пусть… Он подобрал с земли гранату, встал во весь рост, ухмыльнулся и крикнул:

— Идите сюда, погань! Не бойтесь.

Он высоко поднял руки над головой, чтобы показать этим егерям, что им не следует опасаться одного-единственного и притом покалеченного матроса.

Пока они несмело подходили, все еще боясь подвоха, Лойко в уме отсчитывал последние секунды, которые отделяют удар бойка по запалу от взрыва. На последней секунде он сделал шаг к своим врагам и бросил гранату себе под ноги.

…Командующий, уже пожилой, немного грузный человек с мощной седеющей головой, огляделся по сторонам, снял фуражку и сказал корреспонденту газеты:

— Мы, кажется, запоздали. А мне так хотелось поздравить его, передать вот эту телеграмму.

— Да и я тоже надеялся познакомиться с этим человеком, — отозвался корреспондент. — Даже не верится, что он погиб.

Корреспондент страдал одышкой и теперь, кое-как взобравшись на высоту, то и дело хватался за сердце. Безжизненное тело Кошелева бережно положили на брезент. Офицеры и матросы безмолвно поснимали каски и склонили головы.

После тяжелой паузы корреспондент, личность глубоко штатская, не вытерпел и с чисто профессиональным любопытством опросил:

— Как вы думаете, что заставило этого несомненно талантливого геолога бросить свои исследования и уехать на фронт?

Командующий нахмурился. Вопрос показался ему сейчас неуместным. Он ничего не ответил, только болезненно сощурил глаза. Да и что он мог ответить этому человеку, страдающему одышкой?

«Что заставило? А почему вы решили, что его нужно было заставлять?» — хотелось резко спросить корреспондента, но он сдержался.

Командующий развернул телеграмму, которая предназначалась Кошелеву, и прочитал:

— Андрей Кошелев всю свою жизнь мечтал о неведомых науке вершинах, а погиб, защищая эту высотку на чужой земле, — негромко сказал командующий. — Его именем назван один из хребтов в Якутии. Но разве эта опаленная огнем войны безымянная высотка по своему значению для судеб людей ниже тех заснеженных вершин? Я думаю, будет правильно, если эту высоту мы также назовем именем Кошелева… — И неожиданно зло крикнул корреспонденту: — Да снимите же шапку, черт, вас побери!..

…Крутой выщербленной стеной обрывается бурая пустыня в Каспий. Здесь, на самом краю пропасти, стоит белый маяк. В небольшом домике, прижавшемся к башне, коротает свой век смотритель маяка Илья Кошелев, бывший матрос с «Карла Либкнехта». Это высокий, сутуловатый старик с тяжелыми, всегда сдвинутыми седыми бровями, угрюмый, молчаливый. Четыре года назад он похоронил старуху и теперь живет один. Илье давно перевалило за шестьдесят, и начальство не раз предлагало ему уйти на пенсию. Но в таких случаях смотритель неизменно отвечал:

— Вот вернется Андрюша… Тогда и сам уйду. В Ленинград, слышь, обещал забрать…

Люди понимающе переглядывались, покачивали головами и оставляли старика в покое.

Молодых своих помощников Илья недолюбливал и не доверял им: шумливый, легкомысленный народ! Каждый вечер в точно назначенный час он сам зажигал фонарь и делал об этом пометку в журнале. Днем он брал подзорную трубу и поднимался на галерею маяка. Часами всматривался в слепящую даль моря: не покажется ли белый пароход?..

Словно белый лебедь, пароход выплывет из-за мыска, напоминающего голого верблюда, и, рассекая воду, пройдет мимо, к пристани. Но Илья успеет разглядеть людей на палубе. Среди них — сын Андрюшка: в городском костюме, в шляпе, молодой, красивый, такой, каким запомнился в последний приезд в родной дом. А потом покажется Андрей на тропинке, ведущей на маяк. Илья заковыляет ему навстречу. Сын расцелуется с ним и окажет ласково: «Заждался, батька?.. Все было недосуг. Теперь-то поедешь со мной…» А может быть, сокол пожалует с молодой женой. Да и внукам пора бы быть… Ради внуков стоит поехать в далекий город.

Внуки… Илье мерещилась уютная городская комната, виделся свет настольной лампы с зеленым абажуром. Внуки, кто у него на коленях, кто рядом, слушают нескончаемый рассказ деда «про жизнь», блестят их глазенки. Приходит жена Андрея, статная кудрявая молодуха, добрая, вежливая. Укладывает детей спать. Потом возвращается с работы Андрей. Вся семья в сборе. На сердце спокойствие… Вот так бы и угомонить свою старость…

Пароходы в этих местах показываются редко. Кого везти в эту глушь?.. Равнодушно проходят они мимо и скрываются в синем мареве. Значит, Андрей приедет на другом пароходе. Только бы не было шторма. В прошлом году одну посудину во время шторма выбросило на скалы. Люди, правда, спаслись. Когда беснуется море, Илья, укутавшись в брезентовый плащ, выстаивает на балконе по многу часов. Он сердится и на злые волны, и на тучи, задевающие краями воду.