- Прощай, мам, – прошептал я, задергивая ее лицо простыней.

Затем я выбежал из палаты, дальше смотреть на неё было выше моих сил, мог потерять сознание. Я присел на диванчик, не обращая на этого ненавистного Листоса никакого внимания, и заплакал. К несчастью, я прекрасно понимал, что маму теперь не вернешь, поздно, слишком поздно что-либо предпринимать. Я в этом мире остался совсем один! Всё, нет больше ни одного близкого человека.

***

Я долго не мог понять, зачем Листосу нужно было оформлять опекунство, если он меня так ненавидит. Не нужна мне богатая жизнь в четырех стенах! Да ещё и с убийцей мамы, а в том, что именно Листос это сделал, я был уверен, причем с каждым днём всё больше и больше. Но меня, разумеется, никто не спрашивал, взрослые решали всё за ребёнка…

Листос не собирался на похороны бывшей жены, и меня не пустил, заперев в комнате, в своем огромном особняке, обнесенном высоким железным забором. Листос мотивировал это тем, что мальчику рано еще было посещать подобные мероприятия, ведь это может серьезно навредить психике. На самом деле, Листос не хотел, чтобы я начал при всех его обвинять, а ещё он чувствовал себя виноватым, но боялся прийти и проститься с единственной в своей жизни женщиной, которую более-менее любил. Чувство это он не желал признавать. Любовь и Листос – изначально несовместимые понятия.

И вот, когда было далеко за полночь, Листос сидел в своем кресле у камина, с кружкой горячего шоколада, погружаясь в глубокие раздумья. Он, наконец, понял всю подлость совершённого им поступка. «Но ведь так лучше… для Фолии!» – Он пытался найти себе оправданье, но оно не желало находиться.

Эх,… ну зачем он согласился на эту подлую аферу? Зачем он убил Фолию? Зачем погубил все то, что было ему дорого? Нет, Листосу нет оправданья. Он даже сам себе стал противен за это короткое время. Никогда еще его аферы не заканчивались так плохо.

Что он может сделать, чтобы искупить вину перед Фолией? А если он воспитает ее сына, сделает его настоящим… аферистом, таким же, как сам Листос? Нет, мальчишка его терпеть не может, какие же тут теплые семейные отношения?

Правильно говорят, «Богатые тоже плачут»…

Дубовая дверь гостиной отворилась, и заглянул один из телохранителей Листоса. Лицо его было наполнено злобой.

- Чего тебе? – недовольно спросил Листос.

- Мальчишка сбежал! – сообщил телохранитель.

- Как, сбежал? А кто выпустил его из комнаты?! Помнится, я запирал дверь!

- Дело в том, что он вылез через окно…

- С третьего этажа?! Не морочь мне голову!

- Он сделал канат из простыней!..

- Так, может, ты пойдешь и поищешь его?! Живо, я сказал! И попробуй только не найти! Уволю!..

- Есть, господин…

И телохранитель удалился, боясь, что Листос в приступе гнева запустит в него своей кружкой…

А я в это время миновал железные ворота, дивясь, почему это они оказались не заперты. Оставаться в этом доме я больше не хотел. На улице было темно, а за высокими каменными заборами стояли большие особняки, казавшиеся в этих потемках очень недружелюбными. У кого-то во дворе лаял сторожевой пес, и было слышно, как гремит его цепь. Но меня это не пугало. Ночное небо заволокли тяжелые тучи, скрыв из виду даже луну. Где-то в конце улицы горел одинокий фонарь. Больше её ничего не освещало.

Я не знал куда идти. Все в потемках казалось таким жутким. Может, к соседям постучаться, чтобы пустили переночевать? А кто даст гарантию, что они не сдадут Листосу? Нет, такой вариант слишком рискован. А может дойти до станции, сесть на электричку, доехать зайцем до Левсвинта и переночевать на вокзале? А когда наступит утро.… Об этом подумаю потом. Правда, путь до станции лежит тропинкой через лес, а ночью это так страшно. Но оставаться здесь казалось еще страшнее. Я прикрыл железные ворота и сделал первый шаг навстречу неизвестности….

- Стой, кому говорю! – крикнул телохранитель Листоса, направляясь к воротам.

«Ну, нет!» – хотел крикнуть я, отбегая от ворот. Но телохранитель бегал гораздо быстрее, и уже у фонаря догнал меня, схватив за руку, и хорошенько встряхнул:

- Ты что себе позволяешь, а?! Несносный мальчишка!

- Пустите! – пытался вырваться я, но телохранитель стискивал мою руку больнее.

- Прекрати брыкаться! Листос за него волнуется, а он тут бегает!

- Мне плевать! Я его ненавижу! Это он убил мою маму!..

- Как ты смеешь такое говорить?! Хватит ныть! Листос хорошенько накажет! Ещё повезло, что он согласился тебя опекать!

- Этот ваш Листос мне не отец!..

- Молчать!!! – рявкнул телохранитель, и потащил меня обратно…

Попытка побега потерпела сокрушительное фиаско, но кто сказал, что я не буду пытаться в дальнейшем?

А Листос в это время делал для себя все более неутешительные выводы. Он понял, что помириться со мной вряд ли удастся. Наверняка, если меня найдут, снова попытаюсь сбежать.

Листос принял решение: жизнь кончена. Он совершил слишком много непоправимых ошибок. Он не должен был стрелять в Фолию!

Листос подошел к шкафчику с медикаментами, достал пузырек с сильнодействующим ядом, присел на кресло возле камина и выпил два глотка, которые там были…

Когда телохранитель втащил меня в комнату к Листосу, он подумал, что его хозяин просто спит. Затем, он заметил, что Листос дрожит. Не отпуская меня, телохранитель подошел к креслу и опасливо спросил:

- Что с вами?

Листос прохрипел:

- Семен… п.… прости меня. Это… из-за меня п… погибла Ф.. Фолия. Но я не хотел… мне… приказали,… шантажировали.… Это в… всё..

Но закончить фразу он не успел.

- Что, всё?! Что вы хотели сказать! – крикнул я, в надежде, что, тот откроет глаза и объяснит.

- Поздно, мальчик, он умер… – сказал телохранитель, отодвигая меня от Листоса.

Я не знал, радоваться ли смерти врага.

***

Вскоре после этого меня отдали на воспитание двоюродной сестре матери Ирине Нёвс, других-то родственников все равно не было.

Года через четыре мы переехали в Зебровск, столицу Зебрландии. Обосновались на улице Корди в доме 28 близ городского парка.

- Может, пойдешь, прогуляешься? – поинтересовалась тетя Ира, заглядывая ко мне в комнату. – Последняя неделя лета, как никак.

Я не ответил, продолжая что-то рисовать карандашом в альбоме. С тех пор как сюда переехали неделю назад, я безвылазно сидел в комнате, окруженный бесчисленными рисунками.

- Ты что, не слышишь, что я говорю! – рассердилась Ирина. – Хватит изображать затворника.

- Сейчас, – буркнул я, не выпуская карандаша.

- А ну покажи, что ты там… – и она выхватила у меня альбом с рисунком.

Я молча наблюдал за реакцией, интересно, конечно, как она протекает, но неприятно, когда вот так выхватывают из рук! Ирина, знала, я обычно изображаю или острые скалы, о которые бьется морской прибой или грозу, или спешащих куда-то серых людей посреди пустыни… или что-то в этом роде. Хотя чаще всего рисовал портрет матери.

- Кто это? – удивилась она, заметив, что это портрет какой-то девушки. Причем девушка казалась очень живой, словно с фотографии.

- Я не знаю. – Честно признался я. – Она мне приснилась.

- Приснилась? – не поверила тётя Ира.

- Да. – Кивнул я. На самом деле я не показывал ей остальные рисунки, на которых изображал девушку из своего сна. Зачем ей знать? Вам ведь не приятно, когда лезут в вашу жизнь?

- Ладно. – Ирина вернула ему альбом. – Но сегодня ты должен прогуляться.

И вышла.

Я разглядывал свое творение. Девушка смотрела на меня и улыбалась, на голове у неё красовалась корона с рубинами, а на руках сияли многочисленные золотые браслеты. На ней было длинное белое платье. Я глядел на неё, как зачарованный и настроение моё улучшалось, мог часами рисовать её и разглядывать.

Я подумал и пририсовал ей два белых пушистых крыла. Казалось, она сейчас выпрыгнет из альбома и полетит. А что? Я был бы только рад!

Но на улицу выйти пришлось. В лицо сразу же подул теплый летний ветер. Постояв минут пять возле подъезда, поздоровавшись с двумя соседками, решил уже идти обратно, заканчивать свой рисунок, но меня остановил бойкий голос: