— Вы в моих руках! — уж в который раз возопил колдун, воздев руки к небесам, но вообще-то к крыше.
И повинуясь его жесту, иглы покинули пределы шара. Как? Почему? Через стекло? Не понимаю, но так случилось. Предупреждающий крик эльфа: «Берегитесь!», свист мечей Фларимона и Жармю, оханье Сирин и… Успеваю вскинуть руки, прикрывая лицо. Всевышний миловал, меня не задело. Или… Ну зачем?!
Фларимон. Он закрыл меня собой. Ловко орудуя мечом, он отбил большую часть смертоносных игл. Вот только порезов избежать не удалось. И Жармю ранен. Вроде бы не сильно, но порезы у обоих кровоточат. Надо же срочно перевязать! Да только кто мне это позволит? Уж точно не колдун.
Резкий взмах, и Жармю одной левой запускает в полет дротики, видимо, надеясь достать колдуна. Но не получается: ехидный смех, щелчок пальцами, и вот уже дротики летят на нас, срикошетив от невидимого поля, защитившего мага и артефакт. И один точнехонько летит в лицо Фларимона. Благо руку успел подставить. Но благо ли?
Капли крови веером брызнули от руки, загоревшись алыми бликами на стеклянном куполе артефакта. Взрыв… И радостный смех колдуна: он знал, что так будет, и добивался крови. Теперь это стало ясно всем. Мда, как будто его никто не слушал, за исключением меня.
Кровь сочилась из ран, но не падала на каменные плиты пола, а взлетала вверх к золотистому свечению, исходившему от шара… Это плохо, очень плохо, если не сказать хуже. Я, конечно, не специалист в магии, но и так понятно, что кровь братьев только добавляет силы злодею.
Колдуна и артефакт окружало поле, вытягивающее кровь из ран Фларимона и Жармю — так они скоро ослабеют от потерь и сухая длань Смерти приветливо помашет у Порога. Остановить это можно, лишь убив мага. Но поле надежно защищает его: попытавшегося проникнуть сквозь барьер эльфа отбросило к стене. Да… Человеку и эльфу сквозь барьер не пройти, но пиктоли… Прощайте, любимые сапожки, выбора у меня нет…
Изумленный вскрик парней подсказал, что они еще в сознании и видят, как я меняюсь. Что ж, я сама так решила… Хоть какая-то идея, или попытка, или бред.
Каждый шаг давался тяжело. У кого другого от слепящего света, все сильней вырывающегося из шара, глаза бы давно сгорели, но я же — пиктоли. Старинные предания гласят, что когда-то, давным-давно пиктоли жили в глубоких пещерах и смотрели каждый день и каждую ночь на расплавленное золото в глубинных жилах, а это зрелище не для слабых.
Внезапно вкус соли на языке едва не отбросил меня назад. Золото?.. Ну конечно же! Стержень у артефакта — дройдель из чистого золота, на нем все держится. И кто его сделал?! Да и не главная это беда сейчас. Главная проблема — как удержать дройдель? Призвать его я призову, разрушив тем самым целостность конструкции, но из-за всплеска окружающей меня магической силы не смогу взять его в руки… или смогу… А время не ждет, Фларимон и Жармю тоже (один из них, между прочим, мой супруг, неизвестно где шлявшийся и практически бросивший меня, но это не важно — ведь на защиту без раздумий бросился!), да и маг чего-то напевать начал. Пора… Пора на что-то решаться!
Зов, как песня, как колыбельная матери, что утешала в далеком детстве, легко и плавно лился навстречу свету и… проходил сквозь него. Дройдель слегка шевельнулся… Потом задрожал… Дернулся раз, другой… И вырвался на свободу, направляясь в стремительном полете к зовущей… Ко мне…
Нет, не сумею… не удержу!.. Ах… Поздно…
Боли не было, она придет потом, если это «потом» будет. Почудились крики Фларимона и Жармю с той стороны сияния: «Не смей!» Не сметь? Я уже посмела… Да только дело у меня еще одно осталось незаконченным…
Уходить одной — пафосно и глупо, а вот прихватить с собой этого пакостника — героически. Не моя рука с когтями, но золотые песчинки с разбитого дройделем шара метнулись к колдуну, забивая рот и нос, залепляя уши, глаза. Кричать бесполезно: ты сам виноват, сам построил заклинание на золоте, так и получай его! Беснующаяся энергия хлынула в вызвавшего ее вопреки приказу, но подчиняясь ему: хотел получить магию? — пожалуйста, только это не огурцы и помидоры, чтобы засолить в бочонке про запас.
Последний хрип чародея, громкий хлопок и… пустота… Пустота тишины… Пустота света…
Ох, а дышать оказывается тяжело, да и стоять тоже… Сгустки крови, вырвавшиеся изо рта, вызывают лишь недоумение: «Мое?» И почему так темно? А боли нет…
Видимо, в этом и было мое предназначение, цель моей жизни — умереть, чтобы жили… Так уж устроен мир: в замужестве девушка умирает ради женщины, что сможет дать новую жизнь своим ребенком, на рассвете умирают звезды, чтобы родилось солнце, согревающее все живое вокруг, каждую зиму природа умирает, чтобы весной с первой капелью, с первым подснежником возродить новую Жизнь…
Почему-то в голову приходят отнюдь не душеспасительные мысли, а сплошные глупости: что я так и не куплю то ожерелье из серого морского жемчуга, что близнецы не смогут отдать мне проспоренные три золотария, что мои новые сапоги на зиму так и останутся стоять в тайнике за шкафом патколовской гостиницы, что…
Пора… Я знаю, что пора: серый туман клубится за спиной и зовет туда. Еще чуть-чуть, самую малость: мне нужно знать, что не напрасно рискнула самым дорогим. Лишь один взгляд со стороны!..
А они беспокоятся! Фларимон подхватил на руки, зачем-то трясет и кричит что-то. Я не слышу твоего крика… Мертвые не слышат живых… Жармю все примеривается к дройделю, торчащему из груди у меня, вернее той меня, что останется в земле. Эфиан бьет кулаком об пол, не замечая текущих слез и крови на сбитых костяшках. Сирин зачем-то гладит мои волосы, будто пытаясь заплести в косу, как делала обычно по вечерам. И никто, совершенно никто не замечает, что я, точнее тело уже человеческое и абсолютно голое. А я? Что я? Да, да, я знаю…
Пора…
Глава 7
Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:
Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.
Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.
Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:
И я понимаю значение этих слов:
Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.
— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.
— Что надоело? — голос колет усталое горло.
— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.
От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.