- Перестань! Придет час, и мы вместе въедем в Рим.
- Это моя заветная мечта, - ответила Елена. - Только поторопись.
- Я постараюсь, - ответил я. - Клянусь.
Нагнувшись, я поцеловал ее в лоб; пришлось задержать дыхание, чтобы не вдохнуть запах смерти. Вдруг Елена изо всех сил сжала меня в объятиях, будто ощутив острый приступ боли, и тут же выпустила:
- Как жаль, что я была для тебя стара.
Вместо ответа я молча сжал ее руки в своих и быстро вышел. За дверью меня поджидали епископ и придворные дамы.
- Цезарь, твоей супруге лучше, не правда ли?
- Лучше, - бросил я в ответ и хотел пройти мимо, но епископ меня задержал.
- Ее, как и всех нас, разумеется, беспокоит эта толпа на площади. Просто ужас, до чего народ разболтался! Надеюсь, цезарь найдет несколько строгих слов, чтобы вся эта чернь разошлась.
- Цезарь поступит так, как ему подобает. - Оттолкнув его, я вышел на главную галерею. Дворец гудел, как потревоженный улей; слуги с озабоченным видом сновали взад и вперед, будто исполняя важные поручения. Глашатаи стояли на своих местах, но даже они потеряли свой обычный бравый вид. Все глаза следили за мной, все с нетерпением ждали, что же я предприму? Пройдя по галерее, я вошел в комнату, окна которой выходят на площадь, и в полумраке натолкнулся на прятавшегося там Гауденция. Какое наслаждение доставил мне его жалкий вид!
- Цезарь! Трибун Деценций просит его принять. Он и другие твои советники сейчас в зале для совещаний и хотят знать о твоих намерениях. Дворец окружен со всех сторон. Никому из нас не выбраться…
- Скажи Деценцию, что я ложусь спать и буду рад принять его утром. - Прежде чем проклятый шпион опомнился, я уже почти дошел до дверей спальни, возле которых стоял главный церемониймейстер. Приказав никого не пускать, если только дворец не станут брать приступом, я скрылся в спальне и закрыл дверь на засов.
Это была долгая ночь. Я то хватался за книгу, то принимался молиться, то размышлял - но все напрасно. Никогда в жизни - ни до ни после того - не чувствовал я себя так неуверенно. События, казалось, слишком ускорили свой ход, увлекая меня за собой. Что бы я ни предпринял, все будет преждевременно. А с другой стороны, когда еще представится такой случай? Много ли императоров было провозглашено стихийно? Хорошо известны случаи, когда честолюбивые военачальники короновались "по воле народа", но почти всегда это было дело их собственных рук. По моему глубокому убеждению, сам Юлий Цезарь долго обучал своего друга, как предложить себе на Форуме императорскую корону - просто для того, чтобы проверить, какова будет реакция. А теперь эту же корону предлагают мне, но я тут совершенно ни при чем.
Так и не приняв окончательного решения, я заснул, и, как часто бывает, сон подсказал мне, как поступить. Мне снилось, что я сижу в консульском кресле в пустом зале. Неожиданно предо мной предстал гений-хранитель Римского государства; я с легкостью узнал его по многочисленным изображениям времен республики. "Я долго и неотступно следил за тобой, Юлиан, - сказал мне гений, - и всегда желал возвысить тебя еще больше, но ты каждый раз отказывался. Итак, слушай же: если ты и на этот раз, когда к тебе взываю не только я, но и множество людей, откажешься, я оставлю тебя и ты меня больше никогда не увидишь".
Проснувшись в холодном поту, я спрыгнул с кровати. Как часто бывает после глубокого сна, все в спальне казалось мне незнакомым, даже угрожающим. Чтобы проснуться окончательно, я подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался бодрящий морозный воздух. В небе гасли звезды, на востоке занималась заря.
С площади по-прежнему слышалось размеренное: "Август! Август!" Горожане провели там всю ночь, согреваясь у костров. Я решился и вызвал слугу. Он помог мне одеться в пурпур, и я вышел на галерею.
По всей видимости, во дворце никто, кроме меня, в эту ночь не сомкнул глаз - по залам и коридорам сновали люди, похожие на мышей, ищущих щель, в которую можно юркнуть. В зале заседаний я нашел Деценция, здесь же находились почти все мои советники. Первые слова, которые я услышал, были:
- Теперь все в воле цезаря, и нам уже ничего не изменить… - это кого-то успокаивал Евферий.
- Вот именно, - сказал я, и все встали.
Ко мне приблизился Деценций, за ночь осунувшийся и обросший щетиной:
- Цезарь, только ты можешь их остановить! Призови их к повиновению Августу, тебя они послушают.
- Да, я хочу к ним обратиться, и немедленно, - улыбнулся я Евферию. - Если желаете, вы все можете подняться со мной на помост…
Деценций явно не желал такой чести, и за мной последовали только мои друзья. Мы все вместе направились к главному выходу.
- Будьте готовы ко всему, - предупредил я их. - Что бы я ни сказал, не удивляйтесь. - Я махнул рукой, испуганные часовые отодвинули засов и распахнули ворота.
Вдохнув полной грудью морозный воздух, я вступил на площадь. Увидев меня, толпа заволновалась, послышались приветственные клики. Я взбежал по лестнице на помост, мои друзья следом. Охрана, обнажив мечи, выстроилась вокруг помоста. Толпа подалась назад. Я взмахнул рукой, прося тишины, но прошло немало времени, прежде чем площадь затихла. Начать я решил сдержанно.
- Вы разгневаны. У вас есть на то все основания, и я на вашей стороне. Вы не хотите воевать далеко от родины и подвергать себя опасности ради чужой земли? Будь по-вашему, но для этого не требуется никаких революций. Расходитесь по домам, а я обещаю, что никого из вас не отправят на войну дальше Альп. Я беру это на себя. Август выслушает мои объяснения и поймет их, ибо он мудр и справедлив.
Таким образом, я исполнил свой долг перед Констанцием, и моя честь не пострадала. Что же будет дальше? На мгновение все замолкли. И вдруг толпа снова разразилась воплями: "Август!", послышались оскорбительные выкрики в адрес Констанция, а кое-где и в мой: меня обвиняли в малодушии. Тесня охрану, толпа стала пробиваться к помосту, а я стоял не шевелясь и молча смотрел на восток - туда, где над крышами домов загорался новый день, серый и холодный.
- Соглашайся, а то убьют, - прошептал мне на ухо встревоженный Евферий, но я ничего не ответил. После вещего сна я знал, что должно произойти, я видел это так же ясно, как гения Рима ночью во сне. Более того, все это утро казалось мне продолжением того сновидения.
Между тем толпа смяла цепь охранников и прорвалась к самому помосту. Какой-то солдат взобрался на плечи другому и схватил меня за руку. Я не отстранился. Затем вновь как во сне, но приятном, когда ты понимаешь, что спишь, а потому ничего не боишься, я спрыгнул прямо в толпу. Меня подхватило множество рук, меня понесли на плечах. Грянуло оглушительное: "Август!", в нос ударил крепкий запах пота и чеснока, и мощные солдатские руки подняли меня высоко-высоко, как жертвоприношение солнцу.
На глазах у всей толпы самый неистовый из солдат приставил мне к сердцу меч и закричал: "Соглашайся!" Я глянул ему прямо в лицо, увидел нос, испещренный красными прожилками, ощутил сильный запах перегара, и мне показалось, что я знаю его давным-давно. Спокойно, как нечто само собой разумеющееся, я ответил:
- Я согласен.
Толпа ликующе взревела. Меня подняли на солдатский щит и обнесли вокруг площади, как галльского или германского короля. Так я был провозглашен самодержцем - не в Риме и не по римскому обычаю, а в варварской стране и по обряду варваров.
Когда меня вновь поставили на помост, кто-то закричал, что теперь мне на голову нужно возложить венец. Между тем у меня не было никакой диадемы, в противном случае мне бы не сносить головы. Так я и сказал людям, и какой-то конник закричал: "Возьми диадему у жены!" Толпа добродушно рассмеялась. Беспокоясь, как бы самый великий миг в моей жизни не опошлили, я быстро нашелся и сказал: "Кому нужен император, который носит женские драгоценности?", и это вразумило толпу. Тогда на помост вскарабкался верзила Марий, знаменосец петулантов. Сняв с шеи обруч с цепью, на которой крепится орел легиона, он оторвал цепь и, подняв обруч у меня над головой, провозгласил: "Слава Юлиану Августу!" Толпа подхватила этот клич, и Марий надел погнутый обруч мне на голову. Дело было сделано.