У Антиохии есть все основания быть благодарной Талассию и комиту Востока Небридию, нашедшим в себе смелость заявить Галлу, что, если он казнит сенаторов, они обратятся к императору с требованием отозвать цезаря. Это был отчаянно смелый поступок, и, ко всеобщему изумлению, они добились своего: Галл освободил сенаторов, и дело замяли. Обретя в лице Талассия заступника, Антиохия облегченно вздохнула, но радость длилась недолго. Через несколько месяцев Талассий скончался от лихорадки. Разумеется, ходили слухи, будто его отравили, но у меня достоверные сведения от врача, который пользовал нас обоих: он действительно умер от лихорадки. Но хватит о Галле, я не собираюсь писать историю его правления - она и без того хорошо известна.

Юлиан Август

После того, как меня посетил Аэций, я не прекратил встречаться с Максимом, но делал это тайком. Я следил, чтобы моя охрана при этом состояла исключительно из братьев по Митре. Насколько мне известно, за три года пребывания в Пергаме никто меня не выдал. Кроме того, я поставил себе целью подружиться с епископом Пергамским и не пропускал ни одного галилейского праздника. Я вел двойную жизнь и был сам себе противен, но иного выхода у меня не было.

В те годы я мог свободно путешествовать по всей Восточной Римской империи и даже посещать Константинополь, хотя секретариат хранителя священной опочивальни тактично намекнул, что мне не следует задерживаться там надолго. В те годы император отсутствовал в столице, и любая моя поездка туда могла бы быть истолкована, как… Я отлично понял намек и старательно избегал появляться в Константинополе.

А вот на просьбу посетить Афины я почему-то получил отказ, до сих пор так и не знаю почему. Несколько раз меня приглашал в Антиохию Галл, но всякий раз мне удавалось под тем или иным предлогом уклониться; по-моему, он этому был только рад. Тем не менее он старательно исполнял в отношении меня роль старшего брата, опекуна и, конечно же, государя. Еженедельно я получал от него послания. Больше всего он пекся о моем духовном здравии. Еще он писал, что страстно желает, чтобы я следовал его примеру и был таким же добрым и твердым в вере христианином, как он. Думаю, его наставления были искренни; заблуждения такого рода не так уж редко встречаются у людей - просто он не замечал за собою никаких недостатков. Что ж, это достаточно распространенная слепота, и не самая страшная, значительно опаснее не видеть в себе никаких достоинств.

С Оривасием у меня сложились особо близкие отношения, подобных которым у меня никогда не было. Отсутствие нормальной семьи сделало свое дело, и я трудно схожусь с людьми. Исключение - Оривасий: он для меня не просто близкий друг, а почти брат, и это несмотря на то, что мы такие разные. Оривасий - скептик, ничего не принимающий на веру, все его интересы лежат в материальном мире, я - полная его противоположность, и мы отлично дополняем друг друга. Вернее, это он стремится спустить меня с небес на землю, я же, со своей стороны, сумел дать ему некоторое представление о метафизическом. Почти четыре года мы с ним прожили вместе - вместе учились, путешествовали, одно время у нас была даже общая любовница, хотя это последнее обстоятельство не доставило мне никакого удовольствия. К своему удивлению, я вдруг обнаружил, что ревнив. Еще в Макелле я так и не смог простить антиохийке того, что она предпочла мне Галла, хотя ее, в общем, можно было понять. В конце концов Галл был старше и намного красивее меня, и все же я страшно обиделся. Теперь, вновь оказавшись в подобной ситуации, я понял, насколько сильно во мне это чувство. Однажды я застал Оривасия и мою любовницу - голубоглазую галльскую девушку - на ложе любви. Я прислушивался к их тяжелому дыханию, к скрипу кровати, и вдруг мне неистово захотелось убить их обоих. Вот когда я понял, что должен в таких случаях испытывать Галл, и чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ярости. Впрочем, длилось это всего один миг, а потом меня охватило чувство жгучего стыда.

В те годы Максим многому меня научил. Он открыл мне таинства, и благодаря ему я смог постичь Единое. Он блестящий педагог, и слухи о том, что он уже тогда стремился возбудить во мне честолюбие, абсолютно безосновательны. Мы ни разу не говорили с ним о том, что я могу когда-нибудь стать императором. В наших беседах это была единственная запретная тема.

Приск: А вот это уже просто неправда! По отдельным намекам в разговорах с Юлианом и Максимом я точно знаю: они с самого начала замышляли возвести Юлиана на престол. Максим не из тех, кто тратит свое драгоценное время на какого-то там младшего принцепса, да и Оривасий, кстати, тоже. Оривасий, впрочем, бесспорно был Юлиану искренним другом, насколько вообще уместно говорить о дружбе с принцепсом.

Мне рассказывали, что невидимые дружки Максима, по крайней мере, на одном из сеансов возвестили ему о том, что Юлиану написано на роду стать императором. В этом заговоре участвовали также Сосипатра и несколько других магов - впрочем, после воцарения Юлиана в Азии не было мага, который бы не заявил, что он этому способствовал. Кроме того, я абсолютно уверен: Максим неоднократно обращался к запрещенным оракулам и другим предсказателям. Несколько лет назад Сосипатра мне призналась: "Богиня Кибела всегда благоволила к Юлиану - она сама поведала мне об этом. Все мы были очень благодарны ей за покровительство''. Я просто не могу понять, зачем Юлиану понадобилось отрицать то, что было достоверно известно столь многим. Возможно, он просто не хотел, чтобы другие следовали его примеру.

Тем не менее я сомневаюсь в том, что этот заговор носил политический характер, тогда он был бы просто неосуществим. Юлиан был тогда беден, и за ним неотступно следовал отряд гвардейцев, командир которых доносил обо всем непосредственно Евсевию. Кроме того, мне думается, что Юлиан в то время не стремился к власти - он с удовольствием грыз гранит науки, а придворная жизнь внушала ему ужас и отвращение. К тому же ему тогда еще не доводилось командовать даже одним солдатом, будь то в мирное время или в бою. Словом, как мог он в свои двадцать лет даже мечтать об императорском престоле? То есть мечтать-то он мог - и мы теперь знаем, что так оно и было, - но о том, чтобы строить какие-то конкретные планы, не могло быть и речи.

Юлиан Август

Осенью 353 года Галл нанес официальный визит в Пергам. Это была наша первая встреча с тех пор как мы мальчишками покинули Макеллу. Я стоял на площади перед сенатом вместе с префектом Пергама и сановниками и смотрел, как Галл принимает почести от горожан.

За годы, что мы не видели друг друга, я стал бородатым мужчиной, а Галл остался все тем же прекрасным юношей, внешность которого вызывала всеобщее восхищение. Он меня обнял, как того требовал церемониал, и должен признаться: заглянув в его прекрасные голубые глаза, так хорошо мне знакомые, я снова ощутил, как в детстве, что теряю волю и готов исполнить любой его приказ. Одним фактом своего существования Галл лишал меня мужества.

Мы рады вновь увидеться с нашим возлюбленным братом, - торжественно произнес Галл, вполне усвоивший царственные манеры, и, не дав мне ответить, добавил, обращаясь к епископу Пергамскому: - Как мы наслышаны, он стал подлинным столпом истинной веры.

Воистину, цезарь, благороднейший Юлиан - достойный сын святой церкви. - Я был очень признателен епископу Пергамскому за эти слова. Кроме того, было лестно узнать, что мои старания казаться благочестивым галилеянином увенчались успехом.

Затем Галл произнес перед отцами города изысканнейшую речь и так их очаровал, что никто не мог взять в толк, почему этот редкостный красавец слывет жестоким и легкомысленным деспотом. С помощью своего обаяния Галл мог ввести в заблуждение кого угодно, даже меня.

Вечером того же дня префект дал в честь Галла ужин в своем дворце. Галл вел себя за ужином вполне благопристойно, хотя я и заметил, что он не разбавляет вино водой. В результате к концу пиршества он сильно захмелел. Впрочем, это было почти незаметно и выдавала его только слегка замедленная речь. Хотя я сидел рядом, он за весь вечер не сказал мне ни слова и все силы потратил на то, чтобы обворожить префекта. Я чувствовал себя ужасно и уже стал прикидывать, чем я ему не угодил. Оривасий, сидевший на другом конце зала, среди мелких чиновников, ободряюще мне подмигивал, но я был безутешен.