28 октября, вскоре после того как Юлиан покинул помещение храма, туда в надежде встретить императора пришел философ Асклепиад. Не застав Юлиана, Асклепиад вошел в храм и поставил у подножия статуи Аполлона, внутри деревянной ограды, свое пожертвование храму - серебряную статуэтку богини Целесты. Окружив ее зажженными свечами, Асклепиад ушел. Это было на закате солнца, а незадолго до полуночи искры от догорающих свечей подожгли деревянную ограду вокруг статуи Аполлона. Погода была сухая, ночь ветреная, высохшее старое дерево вспыхнуло, как солома, и храм сгорел. Если бы этот глупец рассказал Юлиану всю правду до арестов, ничего бы не случилось, но он боялся императора-эллина не меньше, нежели христиан.

Грустная история. Хорошо хотя бы, что при пожаре никто не погиб, а христиане так легко отделались - у них всего лишь закрыли Золотой дом. Позднее несколько епископов пришли к Юлиану с жалобой, что, дескать, закрытый собор причиняет им неисчислимые тяготы. На это Юлиан не без юмора ответил: "Но ваш долг - терпеливо сносить все "гонения". Подставляйте другую щеку, как учит вас ваш бог".

Юлиан Август

Поздней осенью большая толпа народа обратилась ко мне в общественном месте. Они громко жаловались на дороговизну, царившую несмотря на изобилие продуктов. Виновны в сложившейся ситуации были, без сомнения, имущие сословия Антиохии, готовые нажиться даже на голоде своих сограждан. Не далее как семь лет назад в Антиохии уже произошло нечто подобное, и горожане взбунтовались. Произошли погромы с человеческими жертвами. Можно было надеяться, что антиохийцы извлекли из этих событий какой-то урок, но, увы, они так ничему и не научились.

На следующий день после демонстрации я вызвал к себе антиохийских сенаторов. Перед встречей с ними меня долго учил уму-разуму комит Феликс. Мы сидели в пустом зале для совещаний за столом, заваленным бумагами, а на нас с презрением взирал бронзовый Диоклетиан. Именно такие узлы он очень любил распутывать, я же - нет.

- Эти цифры, Август, показывают колебания цен на зерно в течение ста лет, с разбивкой не только по годам, но и по месяцам. - Феликс так и млел от удовольствия. Колонки цифр приводили его в такой же экстаз, в какой иных приводят творения Платона и Гомера. - Как видишь, я учел даже изменения денежного курса. Они отражены вот на этом графике. -Он хлопнул по одному из пергаментов и искоса внимательно на меня поглядел, чтобы удостовериться, что я его слушаю, - точь-в-точь Мардоний в детстве! Должен признаться, что Феликс был для меня отличным проводником в таинственном царстве финансов. Подобно Диоклетиану, он был сторонником твердых цен и у него была масса примеров из истории, подтверждавших, что это единственный путь к всеобщему процветанию. Когда мы были наедине, ему всегда удавалось уверить меня в своей правоте - впрочем, относительно финансовых вопросов меня можно убедить в чем угодно, пусть и ненадолго. После блестящего вступительного слова, в котором я почти ничего не понял, Феликс посоветовал установить цену на хлеб в размере одной серебряной монеты за десять мерок. Для Антиохии-де это справедливая цена, и нам следует всеми силами стремиться удержать ее на этом уровне, чтобы не дать купцам нажиться на неурожае.

В принципе я не возражал.

- Но не следует ли нам позволить сенаторам самим установить цены на зерно? - спросил я. - Пусть сами разберутся между собой.

Комит Феликс поглядел на меня с жалостью, совсем как Мардоний, когда я допускал какой-нибудь несусветный ляпсус:

- Можно ли уговорить волка не есть овец, которых не охраняет пастух? Конечно нет, такова его природа. А в природе купцов - добиваться максимальной прибыли. - Я думал по-другому, но, как оказалось, Феликс был прав.

В назначенный час три сотни богатейших антиохийцев заняли свои места в зале. В президиуме я посадил рядом с собой Феликса и Салютия. Председательствовать должен был комит Востока - мой дядяЮлиан, но он был нездоров. Антиохийцы оказались все как на подбор манерными, женоподобными красавчиками. Несмотря на жару, они благоухали, как триста садов Дафны, и в закрытом помещении от этого запаха у меня разболелась голова.

Без долгих вступлений я сразу же перешел к делу: назвал во всеуслышание сегодняшнюю цену на зерно.

- Вы заставляете людей покупать зерно по ценам, в три раза превышающим его реальную стоимость, - продолжил я.

- Продуктов теперь действительно не хватает, но не до такой степени, и я почти готов поверить, что некоторые перекупщики нарочно припрятывают зерно, дожидаясь, пока голод и отчаяние не заставят людей заплатить за хлеб любую цену. - По аудитории пронеслось нервное покашливание, мои слушатели беспокойно переглянулись. - Нет нужды говорить, я не верю этим наговорам. Разве могут правители города наживаться на горе своих сограждан? Еще куда ни шло - чужеземцы или даже императорский двор. - Тут наступила гробовая тишина.

- Но не собратья. Вы же люди, а не дикие звери, что пожирают ослабевших сородичей!

После этого утешительного начала я подробно изложил им план комита Феликса. Скосив глаза, я видел, как он шевелит губами, неслышно повторяя за мной доводы, которые изложил мне всего лишь несколько минут назад. Антиохийцы слушали меня в смятении. Лишь как следует их напугав, я добавил:

- Но я знаю, в правом деле на вас можно положиться. - При этих словах по залу пронесся громкий вздох облегчения.

С ответным словом выступил антиохийский городской префект.

- Ты можешь положиться на нас во всем, государь, - заверил он меня. - От лица всех присутствующих здесь заверяю тебя, что мы не станем поднимать цены на хлеб выше обычного уровня. Тем не менее нужно принять во внимание, что в этом году действительно случился недород.

- Сколько медимнов? - оборвал я его. Префект несколько мгновений совещался с какими-то людьми с каменными лицами.

- Четыреста тысяч, государь.

- Пошли людей в Халкиду и Иерополь, - приказал я Салютию. - Там есть запасы зерна. Закупи его по обычной цене. - Я взглянул на статую Диоклетиана; его величественное лицо по-прежнему сохраняло высокомерное выражение. Как он презирал людей.

Стоило антиохийцам удалиться, как на меня набросился Феликс.

- Что ты наделал! - завопил он. - Я их знаю лучше. Теперь они припрячут и это зерно и вызовут голод, а потом начнут продавать. Когда же ты снова захочешь их усовестить, они в ответ тебе заявят: но так делается всегда. Цены всегда устанавливаются сами собой, и не следует вмешиваться в действие законов рынка. Помяни мое слово… - взмахнул Феликс костлявым пальцем у меня перед носом и вдруг замер в растерянности.

- Что с тобой? - спросил я.

Бросив на меня отсутствующий взгляд, комит Феликс схватился за живот.

- Рыбный соус, Август, - произнес он, бледнея. - Не следовало мне его пробовать, да еще в такую жару. - С этими словами он в полном отчаянии бросился к выходу. Стыдно признаться, но мы с Салютием проводили его громким смехом.

- Прошу прощения, Август, - воскликнул он, - но меня призывает некто выше тебя. - С этой шуткой на устах Феликс нас оставил, а через час его нашли мертвым, сидящим в отхожем месте. Мне никогда уже будет не найти такого замечательного советника по финансовым вопросам.

Через две недели меня посетило страшное видение. В тот день я удалился для молитвы в храм Зевса на горе Казной - это недалеко от Антиохии, в Селевкии. В храм я пришел перед самым восходом солнца. Для жертвоприношения все было приготовлено заранее, без той бестолковщины, что встретила меня в Дафне. Я совершил омовение, надел священный плащ и произнес необходимые молитвы. К жертвеннику подвели белого быка. Я занес над ним нож и вдруг потерял сознание.

По мнению дяди, причиной моего обморока был суточный пост перед жертвой. Возможно, он и прав, но я вдруг почувствовал, что моей жизни угрожает опасность. Мне было ниспослано предостережение. Нет, я не видел лица Зевса и не слышал его голоса, но меня вдруг поглотило безбрежное черно-зеленое море. Это было предупреждение: мне грозит насильственная смерть. В чувство меня привел Оривасий: он засунул мне голову между колен, и я очнулся.