В халатах, тюбетейках приехал Восток,

дело — не потеха, здравствуй, Мосторг!

Мертвые Морозовы сюда не придут,

а Продасиликат и Хлебопродукт.

Не ради наживы да корысти,

а ради — стране чтоб легко расти!

Сеялки, веялки, плуги, лемеха,

у баяна тульского тугие меха.

Тракторная музыка, ах, как хороша,

у завода русского чудо-душа!

Песня моя, как расписка твоя,

лети, зазвеня да посвистывая.

Старое, темное сотри в порошок,

стало чтоб легко нам да жить хорошо!

Шлагбаум. Пост. Санкт-Петербург.

— Ваше императорское величество,

лошади поданы! — В ответ — бурк…

(С холопами болтать не приличествует!)

Лошадь на жар. Пара шпор —

звяк! (Убрать подозрительного субъекта!)

Запахнута шинель. Пара, шпарь

шибко по шири Невского прошпекта!

Под конвоем мраморных колоннад —

Российская империя. Суд-Сенат.

Эй, поберегись! Шапки наперебой.

Едет августейший городовой.

А что если спросит: — Пропишан пашпорт?

Нет? В учашток! — хлюпнет бородой.

Цокают копыта, звякает пара шпор,

едет августейший городовой.

Александр III по Невскому цокал,

стражники с шашками вдоль и поперек.

И вдруг перед вокзалом лошадь на цоколь

встала, уперлась — и ни шагу вперед.

Век ему стоять и не сдвинуться с места, —

бронзовое сердце жжет, говорят,

вывеска напротив какого-то треста

и новое прозвище — Ленин-град.

Усатые, мундирные,

вращая крупы жирные,

въезжают уланы

в какой-нибудь Тамбов.

Глядят глаза лорнетные

на клапаны кларнетные,

и медный кишечник

вывалил тромбон.

Из-за кастрюль и чайников

медлительных начальников

кокарды кухарки

увидят с этажей.

У булочных, у будочек

закинут нити удочек, —

письмовник и сонник

прочитаны уже.

«В кофточке оранжевой

я приду на рандевой,

с бравым уланом

пойду на променад.

Ты меня лишь вызови, —

выйду, стану визави,

но так, чтоб хозяйка

не взнала про меня».

И скинет белый фартучек,

на стенке веер карточек,

и пудра «Леда» —

на шкафчике ночном.

Он снимет шашку вескую,

окошко — занавескою…

Мы же песню

новую начнем!

Гремят возы обозные,

проходят шапки звездные,

и топот копытный

трогает панель.

Идем с тугими нервами,

работой и маневрами

покажем, покажем

защитную шинель.

Не с шашнями, а с шашками,

с потными рубашками

едем по этим

тамбовским мостовым.

Не вертимся пижонами

с чиновничьими женами, —

обходим дозоры

и на часах стоим.

Вымерли усатые,

позеленели статуи,

а степи качают

султанов ковыли.

Гордимся Первой Конною

и с выправкой спокойною

внимаем зарубежному

бряцанию вдали!..

После битвы на Згло —

месяц побагрел.

Мертвецы без голов

спали на бугре.

— Ой, Петро, ой, Хома,

головы нема!

Ой, Вакула Русачук,

где мой русый чуб?

Ой, боюсь я, боюсь —

срежут сивый ус,

будут водку пить,

ей-ей, из башки моей!

— Чи вставать, чи лежать,

батько атаман?

Чи лежать, чи бежать

к жинкам, по домам?

…Подняло, повело

по полю туман…

— Подымайся, Павло! —

гаркнул атаман.

— Подымайсь, шантрапа

В поле ни беса!

Подбирай черепа,

целься в небеса!

В небесах широко

тучи свист разнес.

Сколько было черепов,

столько стало звезд.

Гололоба, глупа,

добела бледна —

атаманья голова

поплыла — луна…

Хлопцам спать, звездам тлеть,

ну, а мне как быть?

Брагу пить, песни петь,

девушек любить!