9
Уже исколоты
прощаньем щеки,
а спуск так короток
с хребтов высоких.
Уже растаяли
мои товарищи у Пика Дальнего,
у льдов нетающих,
где вечным снегом
чело увенчано
вершин, навеки очеловеченных,
Они — на поиски,
а я — к той шири,
где всеми строится
наш мир вершинный.
Теперь я шел по широким тропам,
в гранитных толпах, где путь утоптан.
Тропой прямою шел мимо яков,
стоявших стадом,
с их бахромой и пещерным взглядом.
Шел полем маковым земного рая,
красным, как праздник
Первое мая…
Все ближе к жизни я шел,
все ниже — в хлопчатник, в заросль,
где хлопотали уже девчата,
от зноя маясь.
Но мне казалось:
я подымаюсь над снегом нитяным
цветов красивых,
всему увиденному шепча спасибо.
Спасибо, тропы,
спасибо, броды,
что нас торопят в чертог природы,
камням спасибо, висячим глыбам,
и льдам нетающим,
и массам снега.
Тебе спасибо,
приход усталости вблизи ночлега.
Спасибо доброму,
простому слову,
упреку вовремя,
пусть и суровому.
И вам, отроги, и вам, просторы,
и вам, дороги, и вам, шоферы,
и вам, пушины,
что нежно собраны в тюки богатства.
И вам, вершины, делам подобные,
словно масштабы,
куда мечта бы
могла взобраться!
Спасибо поиску
всего, что снится,
спасибо поезду и проводнице,
и отворяющим
все двери Родины
в пути озябшим,
и вам, товарищи,
чьи руки поданы рукам ослабшим.
Спасибо сварщику
за эти вспышки с каркасной вышки.
И метростроевке
за метр прохода
сырой породой.
Друзьям без имени,
что и на улице дадут нам руки,
и вам, любимые,
что так волнуются
за нас в разлуке.
Спасибо мастеру,
который нежно врачует часики,
и двум влюбленным, стоящим немо.
И вам, участники моей поэмы,
за человечную тревогу встречную
в буране снежном,
за жизнь без фальши,
в борьбе суровой,
за шаг ваш каждый
вперед и дальше, в даль бесконечную,
за вашу жажду вершины новой!
НА БЫЛИННЫХ ХОЛМАХ (1966–1970)
Туман в обсерватории
Весь день по Крыму валит пар
от Херсонеса до Тамани.
Закрыт забралом полушар —
обсерватория в тумане.
Как грустно! Телескоп ослеп,
на куполе капель сырая;
он погружен в туман, как склеп
невольниц, звезд Бахчисарая.
В коронографе, на холме,
еще вчера я видел солнце,
жар хромосферы, в бахроме,
в живых и ярких заусенцах.
Сегодня все задул туман,
и вспоминаю прошлый день я
как странный зрительный обман,
мираж в пустыне сновиденья.
Туман, а за туманом ночь,
где звезды страшно одиноки.
Ничем не может им помочь
их собеседник одноокий.
Темно. Не в силах он открыть
свой глаз шестнадцатидюймовый.
Созвездьям некому открыть
весть о судьбе звезды сверхновой.
Луну я видел с той горы
в колодце чистого стекольца:
лежали как в конце игры
по ней разбросанные кольца.
Исчезли горы и луна,
как фильм на гаснущем экране,
и мутно высится одна
обсерватория в тумане.
Я к башням подходил не раз,
к их кругосветным поворотам.
Теперь — молекулярный газ,
смесь кислорода с водородом,
во все проник, везде завяз,
живого места не осталось.
Туман вскарабкался на нас,
как Крабовидная туманность.
Вчера, когда закат погас,
я с поднадзорным мирозданьем
беседу вел с глазу на глаз,
сферическим укрытый зданьем.
Я чувствовал объем планет,
и в Мегамир сквозь светофильтры
мы двигались, как следопыты.
И вдруг — меня на свете нет…
Я только пар, только туман,
плывущий вдаль, валящий валом,
вползающий в ночной лиман,
торчащий в зубьях перевалов,
опалесцентное пятно
вне фокуса, на заднем плане…
И исчезаю — заодно
с обсерваторией, в тумане…
На былинных холмах
В Южной астрофизической обсерватории
на былинных холмах
купола —
как славянские головы в древних шеломах
в чернобыль и татарник
погружены.
Эти головы медленно поворачиваются
от забытых курганов
к Весам и Стрельцу.
На гравюрах к поэме «Руслан и Людмила»
я их видел
в издании для детей.
Они думают
снимками фотографическими
и незримые звезды упорно рассматривают,
мыслят
линиями спектральных анализов,
чуют пятна спиральных галактик,
но в сущности —
это головы сказочных богатырей,
в незапамятных сечах
мечами отрубленные
Пушкин их рисовал,
над стихами задумавшись,
на полях своих вещих черновиков.
Но и эти
пером испещренные рукописи
тоже снимки следов
нуклеарных частиц…
Черномор —
это черные клочья туманности,
где в сетях изнывает Людмила звезды.
Там за нею следят
и притворно прислуживают
голубые гиганты
и желтые карлики,
а сверхплотное тело, сидящее в центре,
тащит всю эту челядь к себе.
Это все раскрывается после двенадцати
в сновидениях
спящих богатырей,
когда под заколдованным мирозданием
светят только карманные фонари,
чтобы нимбы вечернего освещения
не мешали
поэтам и наблюдателям
в Южной астрофизической обсерватории
на былинных холмах.