4
Не прерывавшийся и вздохом даже,
рассказ товарища нас вел по кряжу:
«Снега твердели,
кололись иглами,
к концу недели уже достигли мы
исходной точки
для штурма Пика.
Вокруг так дико!
Лед там не тает зелено-серый,
цифр не хватает высотомеру.
Прибором зрительным
мы приблизительно определили:
семь с половиною тысяч метров.
Конец идиллии.
Свирепость ветра
с рычаньем львиным,
— Не дать дорогу! —
И ставишь ногу лишь вполовину:
спугнешь лавину…
Цвет неба синий
все интенсивней.
Все строже стражи
седой природы.
Отвесней скалы.
Идешь усталый, нет кислорода.
И горло настежь,
и гнутся спины.
И все же жаждешь
достичь вершины.
Был Акбулаков
душой отряда,
его отрада — чтоб злей преграда,
чтоб неприступней, отвесней,
круче!
Лезть в высоту к ней —
ему тем лучше!
К труднейшим скалам
он мог увлечь нас.
Он придавал им
жизнь, человечность…
Мы шли в огромных
туманных кольцах в двух центрах неба
И кровь сочилась из носа часто.
В четверг случилось у нас несчастье:
ослеп товарищ.
Он шел без темных очков при солнце
и блеске снега…
Его начальник
отправил в лагерь.
Пример печальный пустой отваги!
И нас осталось всего четыре.
Как нам досталось в вершинном мире!
Друг к другу жмемся
под снежным вихрем,
ждем не дождемся,
когда утихнет.
Дождались. Утро.
Мир тих и светел.
Смирился ветер.
А горы дремлют
в подушках снега.
Их будит эхо.
Проснулись. Внемлют.
Мир ослепили.
Со мной вступили в переговоры,
как духи в чуде:
— Вы кто? — Мы люди.
А вы? — Мы горы.
Вы к нам хотите?
Что ж, подходите
и нас не бойтесь.
Но позаботьтесь,
чтоб был подарок.
А мы наставим
туманных арок, сиять заставим…
И наши взоры высь оглянули.
И тут же горы
нас обманули.
Наш старший — Дорохов —
ступил неловко на угол глыбы
и рухнул с ворохом снежной ваты…
Мы виноваты?..
Мы б удержали, мы помогли бы,
но перетерлась его веревка.
И, сбросив тормоз,
снег вниз понесся за ним в погоню.
И там, в заносах,
он похоронен и не отыскан.
Мы тур сложили
и положили о нем записку:
„Прощай, товарищ,
мы не отступим…“
И дальше — в горы
с неостывающим долгим горем…
А путь все круче
ведет по туче, подобной стаду
горбатых яков…
(„Пик недоступен!
Вернуться б лучше…“)
Но Акбулаков
ни слов не слышит, ни нас не видит,
он тем лишь дышит, что вот-вот выйдет
к ней —
из-за гребня еще не видней —
к палатке в небе трапециевидной.
Нет, не обратно!
Громада блеска в мильярд брильянтов
уже так близко!
Скрип снежной толщи.
Наш Пик все больше!
Снег солнцем плавится.
Боль в красных веках.
На этот белый, оледенелый
покров Памира
след человека впервые ставится
от Сотворенья мира!
Шаг здесь неведом.
Снег здесь ни разу
не тронут следом.
Как больно глазу!
Опасно, круто.
А гребни будто
вкруг нас сходились
и отступали.
Мы не ступали,
нет, мы трудились
над сложной, темной,
головоломной
задачей шага.
В ушах трубила кровь
сонмом адским.
Шаг сделать — было
трудом гигантским.
О, шаг! Как труден,
как нужен людям
шаг этот новый!
Как со снежинок
поднять ботинок семипудовый!
Еще сегодня была проста ведь
шагать наука!
И вот он поднят.
Вторая мука — его поставить
на снег непрочный,
где вместо почвы
прикрыт, быть может,
край трещин, скважин?
Но, шаг! Как важен
ты людям новым,
вперед и дальше
идти готовым!
Насторожился
весь мир безбрежный,
высотно-синий.
И нам открылся солнечно-снежный
шатер вершины.
На нем свободно
лежат две складки,
как на походной
простой палатке.
Но всё! Я первый упал. Обвисли
мышцы и нервы.
Спутались мысли.
Руками шаришь…
Вторым товарищ
упал, заплакав.
Лишь Акбулаков ползет на гребень,
последний в небе.
Он верит. Знает.
Он в фирн вонзает
сталь ледоруба
и кошек зубья.
Согнувшись низко, он подползает
к вершине близкой.
Все в мире слепнет
от солнца в белых протуберанцах!
Но — шаг последний!
Приподыматься он начал, словно больной,
и снова встал во весь рост он…
И вдруг, мгновенно
все стало просто, обыкновенно,
как акт приемки работы сданной.
Следы по кромке
в мир первозданный.
Их на рассвете обдунет ветер,
и вновь бесследно
затянет снегом.
С какой оценкой
тот шаг опишем?
Еще ступенькой
на свете выше.
На метр, но шире
всей жизни видимость,
и лучше в мире
нельзя и выдумать!
Пусть след стирается,
пусть засыпается,
зато увиденный
мир удивительный
вдаль простирается
вновь расступается
Вот знамя врыто.
Зарею греется гряда суровая.
И вот с открытой
уже виднеется в студеном небе
вершина новая.
Скорее к ней бы!
И мы увидели, как, встав на гребень,
тень победителя
легла на небо всего Памира.
Гигантским галло
ее подняло.
Собой полмира она покрыла
и повторила взмах ледоруба,
как жест всемирный.
А к нам по фирну, найдя дорогу,
в наш след вступая,
вся наша группа шла на подмогу,
и песня пелась
про жизнь и смелость…»