Дома
Дома стоят, как люди, — разные.
Одни хлопочут перед садом.
Другие — брошенные, праздные —
молчат — им ничего не надо.
Одни — дымят из труб обугленных,
а в дождь готовы перепиться.
Другие — как старухи буклями —
свисают серой черепицей.
И есть дома с душою запертой,
и есть с душонкою прожженной,
и есть распахнутые запросто,
и есть дома-молодожены.
И есть дома — одни остались им
викторианские боскеты;
стоят вдвоем они до старости
и держат белые букеты.
А есть еще дома бездомные,
с отчаяньем в высоких окнах;
пустуют комнаты огромные,
как руки старых безработных.
Дома живут, дома стареются,
каминным сердцем пламенеют,
дома грустят, дома надеются,
дома робеют и не смеют.
А то им вместе слиться хочется
и шумно выйти на дорогу,
сходя с ума от одиночества,
хотят раскрыться и не могут,
И кисеёю закрываются,
прикрыв глаза после обеда…
А люди на траве валяются,
припав щекой к велосипедам.
На траве
Маргаритки росли в траве
рукоделием на канве;
после дождичка в четверг
спал я в Лондоне на траве.
Тучи двигались в синеве
на восток, может быть, к Неве;
так я думал, глазами вверх
лежа в Лондоне на траве.
Шпили множились в голове,
как Вестминстера дубль W;
в Девятнадцатый плыл я век,
лежа в Лондоне на траве.
В гости к царствующей вдове,
к деревянным столам таверн
путь держал я, глазами вверх
лежа в Лондоне на траве.
Но сквозь окна в сплошной листве
приплывал я опять к Москве,
к тишине подмосковных рек,
лежа в Лондоне на траве.
К золотой, в небесах, главе,
к недописанной там главе
я приплыл, не поднявши век,
лежа в Лондоне на траве.
В Лондоне
1
Был Лондон, был и есть.
Теперь я в это верю,
раз я имею честь
гулять по Рассел-скверу.
Был Лондон, был и есть.
И я в нем тоже «мистер»,
и есть и Ист и Вест,
Ист-Энд есть и Вестминстер.
А вдалеке, в Москве,
у церковки румяной,
казалось — Рассел-сквер
лишь место из романа,
лишь лист из БСЭ
с парламентом, с туманом…
Так, Лондон есть? — Yes, сэр,
он здесь, и без обмана.
Он здесь — огромный центр
компаний и колоний,
он — «Таймс» с колонкой цен,
он — Нельсон на колонне,
он — город королев,
где мирные, как пони
единорог и лев
приставлены к короне.
Он — город часовых
в давнопрошедших позах,
подстриженной травы,
живых головок Грёза,
ораторов в садах,
седеющих спортсменов
и стрелок, что всегда
дрожат на «переменно».
Он — всем известный вид
из книжки «Принц и нищий»,
он — магазин, где твид
из клетчатой шерстищи,
он — город деловой,
он — котелок и зонтик.
Он — Лондон. У него
нет никаких экзотик.
2
Да, Лондон был и есть
при Тауэре, при Темзе,
хотя не перечесть
к нему моих претензий,
что он, как человек,
застрявший в прошлом веке,
его Двадцатый век
похож на Fin de Siècle.
И Лондон погружен
в себя же, то есть в Лондон,
и в ресторане он,
как проповедь, преподан
о том, как надо сесть,
как пудинг есть, как поридж…
Да, Лондон был и есть.
Его не переспоришь.
Есть фирмы —…Сын и Ко,
камины в каждом доме,
и равнодушье ко
всему на свете, кроме
столицы островной,
где правят англичане,
к которой остальной
весь мир — лишь примечанье.
И чинный клерк сей мир
просматривает мельком;
мир набран, как пунктир,
петитом самым мелким.
А Нил? А Кипр? А Крит?
И это вроде мир же!
Нет, он ему закрыт
столбцами сводок биржи.
3
А все же Лондон есть
прекрасный и воскресный;
он как театр без мест,
но с уличным оркестром.
И в кружку горсть монет
мне было бросить лестно,
притом, что нищих нет
в сословьях королевства.
Рабочий класс, ты где?
Бастуешь, или терпишь,
или про черный день
на сердце порох теплишь?
Но ты в раю надежд,
в саду старинной песни,
в рассрочку твой коттедж,
есть пенсия, есть пенсы,
есть, наконец, трава,
чтоб отдохнуть на славу.
Но где твои права?
А Лондон — твой по праву.