— Наверное, всё-таки нет. Во всяком случае, именно это имя написано в вашем паспорте!
— Понятно…
— Ваша супруга и друг Александр, если не ошибаюсь, привезли вас сюда три недели назад, — Константин Игнатьевич выдержал паузу, внимательно наблюдая за моей реакцией, и, вздохнув, покачал головой: — Вижу, что про них вы тоже затрудняетесь что-то вспомнить. Ну хорошо, а как на счёт вашей дочки Виолетты?
Я вздрогнул, и, кажется, часть разрозненной мозаики в голове встала на место. Мгновенно перед глазами возник образ Андрея, который едет вместе со мной к Николаю, испепеляюще-жаркая крыша и телефонный разговор о том, что девочку похитили, при этом кого-то застрелив.
— Что-то такое мелькнуло… — осторожно ответил я.
— Ну вот, видите, всё совсем не так плохо и пугаться этого ни в коем случае не надо. Всё, что вам сейчас нужно, покой и положительные эмоции. Сами не заметите, как всё придёт в норму.
— Так это просто больница?
— Да, можно сказать, реабилитационный центр!
— А почему решётки на окнах?
— Да не переживайте вы так… — рассмеялся доктор, звонко хлопая ладонями по столу. — В смирительную рубашку вас никто кутать не собирается. Мы и в самом деле находимся в корпусе лечебницы, однако это всего лишь платное отделение, куда ваша жена и друг временно вас поместили, чтобы вы пришли в себя. И давайте будем честными, вам это действительно необходимо, и они сделали это очень даже вовремя. Тут, наверное, ещё и дело в тех препаратах, что вы принимали.
— Каких?
— Подзабыли? Ну если быть кратким, то речь идёт о наркотиках, но определённого свойства. В любом случае именно ваш последний укол, хотя до этого, надо думать, вы просто принимали их внутрь, да ещё и эта аномальная жара привели к тому, что вы потеряли на улице сознание. При этом ещё и чуть было не сломали ногу. Зато теперь всё в порядке. Чувствуете какую-нибудь тягу или обеспокоенность?
— Пожалуй, нет… — задумчиво протянул я и тут же спросил: — А огнестрельных ранений не было?
— Ну, положительно, вы шутник! — чему-то расхохотался врач и осторожно пощупал свою причёску. — Конечно же, нет. Если не верите и вам кажется что-то другое, можете осмотреть себя прямо сейчас. Ведь, согласитесь, дырочки, хоть и залатанные, должны были обязательно остаться.
— Я верю вам, просто что-то такое промелькнуло, и мне подумалось, что не будет ничего плохого, если не стану держать это в себе и спрошу. А так вроде самочувствие хорошее.
— Вот и славно. Значит, не зря мы вас столько отхаживали. Даже сильный вывих, который был у вас на ноге, не ощущается?
— Нет, всё в порядке.
— Ну вот, видите, полезность вашего пребывания здесь уже налицо, — Константин Игнатьевич улыбнулся и взял в руки треугольный карандаш, которым начал медленно постукивать по папке. — Уверен, что теперь вы хотели бы немного передохнуть, обдумать всё, о чём мы здесь поговорили и, может быть, попытаться вспомнить немного больше. А завтра, полагаю, вам было бы неплохо встретиться с семьёй!
— Да, если это возможно, — тут же ответил я, не сомневаясь, что это поможет мне лучше разобраться в происходящем.
— Конечно, почему нет. Я созвонюсь с вашей супругой и сообщу о прогрессе в вашем состоянии. Думаю, она очень захочет повидать вас, наверное, вместе с дочкой…
— Буду вам признателен! — кивнул я, и на этом наш разговор закончился.
Но такие короткие встречи стали с тех пор регулярными и, можно сказать, взаимно приятными. Позже, лёжа в кровати, я продолжал обдумывать всё услышанное и, к своему удивлению, впервые посчитал всё это не просто возможным, но и желанным. В самом деле, где-то в глубине души я давно мечтал о тихой семейной жизни с красавицей-женой, ребёнком и, конечно же, мирной, уважаемой работой. Как не согласиться на всё это, если альтернативой будет, вполне возможно, одинокая и полная опасностей доля. Поэтому все контраргументы, которые я заранее заготовил и собирался подробно разобрать наедине с собой, неожиданно показались неуместными и направленными целиком на отрицание совершенно очевидной вещи: возможно, я самый счастливый человек на земле. А кто просто так отмахивается от такого? Разве что глупец. Однако, несмотря на большое желание не возвращаться к теме моих других воспоминаний, часть из которых могла оказаться и правдой, я явственно чувствовал, что занимаюсь обыкновенным самообманом и просто устраиваю себе передышку. Что же, именно в ней, возможно, я уже давно и нуждался.
В тот же день я впервые пообедал не в палате, а в столовой, которая произвела на меня довольно благоприятное впечатление. В самом деле, если не обращать внимания на отсутствие вилок и ножей, а также внимательно поглядывающих на происходящее дородных мужчин в белых халатах, то в целом всё было весьма пристойно. Да ещё и подали моё любимое пюре и жареную рыбу — так жить можно. Однако весьма скоро я убедился, что меню здесь весьма однообразное, и с тех пор не притрагиваюсь ни к тому, ни к другому блюду, наверное, всё-таки больше из-за неприятных ассоциаций. Как оказалось, столовая являлась ещё и местом встречи мужского и женского крыла больницы. Пациентки в основном были неказистые, но с одной из них, увиденной впервые, у меня завязались даже своеобразные романтичные отношения. Сначала они выражались исключительно в еде за одним столиком, чему никто из персонала не чинил препятствий, потом — робкими рукопожатиями и наконец — страстными объятиям рядом с пунктом ежевечерней выдачи лекарств. Здесь мы все выстраивались в две понурые очереди: сначала, чтобы получить несколько разноцветных таблеток из пластиковых стаканчиков, а потом, чтобы быть облагодетельствованными уколами. Несомненно, весь этот лекарственный комплекс как-то не шёл на пользу ни моему самочувствию в общем, ни прояснениям в голове в частности. Пожалуй, даже наоборот, о чём я как-то переговорил с Константином Игнатьевичем и получил в ответ, в общем-то, вполне ожидаемое:
— Давайте, дорогой мой, всё-таки при всех прочих договоримся: я врач, а вы пациент…
Однако на следующее утро доктор, как и обещал, устроил мне встречу с предполагаемой семьёй. Мне действо почему-то представлялось чем-то схожим со свиданием в тюрьме, однако, как ни странно, всё проходило в обычном помещении и даже без надзора персонала. Хотя, возможно, они и наблюдали за нами посредством видеокамер. Вообще же, насколько я понял, в моём отделении не было буйных больных, а всего лишь люди с теми или иными небольшими отклонениями, которых родственники помещали сюда на месяц-другой передохнуть и прийти в себя. Кстати, в официальных документах этот факт — в смысле заключение в психиатрическую лечебницу — не должен был никогда и нигде всплыть потом. А самым ярким эпизодом, который всё-таки напомнил, в окружении кого я пребываю, была бурная истерика в столовой одной маленькой худенькой девочки, которая появилась однажды вечером и вышла из себя по совершенно пустяковому поводу — у неё забрали пилку для ногтей. Вообще-то, хранить подобные вещи здесь было не положено, но никакой проблемы не составляло подойти к одной из сестёр, попросить и в её присутствии воспользоваться теми же ножницами. Хотя, может быть, у той девушки пилка стала просто последней каплей и дело было вовсе не в ней.
Усевшись на мягкий стул, я скрестил руки на небольшом столе, через который какое-то время просто смотрел на входную дверь. Потом замок щёлкнул и в помещение с довольно торжественным видом вошёл Константин Игнатьевич, а за ним — две незнакомки. Первая, представившаяся моей женой, была на удивление хороша собой, но вела себя излишне нервно — всё время подрагивала и всхлипывала. Я подумал было, что это всё из-за меня, но вскоре понял, что причины явно лежат вовне и ей, наверное, хочется побыстрее отсюда уйти, чтобы заняться действительно неотложными делами. Девочка же держалась абсолютно отстранённо и, казалось, не особенно осознавала, где она находится и что именно происходит. Её личико было печальным и глубокомысленным, в чём, впрочем, не было абсолютно ничего удивительного, учитывая всё, что ей пришлось пережить, если это была действительно Виолетта. Они уселись за стол напротив меня, а доктор, пристально осмотрев нас, кивнул головой и, удаляясь, с милой улыбкой произнёс: