Но вернёмся к прерванному повествованию. Итак, надо было как-то забрать кларнет у Клары, которая и обратиться с ним вполне не умела. Но поскольку мы столь несвоевременно отметили, что Карл ещё не являлся Папой, то посему он не мог предать коварную Клару анафеме и свершить над нею аутодафе. (Но ум он уже тогда имел подвижный и недюжинный, а посему прозревал бесперспективность прямых действий, как то: закатывание скандала, мольбы и угрозы et cetera. (И он придумал, а вослед и осуществил изящный план: воспользовавшись любезным приглашением ничего не подозревавшей Клары, Карл пришёл к ней в гости. Вернулся же от неё с коралловым ожерельем, которое он похитил, отвлёкши внимание хозяйки в другую сторону.

Кларе ничего не оставалось, как пойти на обмен.

Если же кто, в силу всё того же наблюдаемого ныне падения нравов, будет утверждать, что будущий Папа Карл, мол, первый украл у Клары кораллы, то следует предать осмеянию сего невежду; ибо мы в своих исследованиях использовали папские хроники – кто будет сомневаться в их правдивости. А скороговоркам, между прочим, причинно-следственная связь, в принципе, не важна.

XI

И вот, когда путешествие счастливо завершилось, на смену ординарным мыслям странника о дне грядущем в голову сказочника вдруг, без спроса, без стука, начали вторгаться мысли совсем уж абстрактные. Ведь во дни скитаний думы думались всё больше конкретные: а что если в наступающем дне не услышит он новой сказки и будет потом угрызаться, что вот, мол, и день прошёл втуне, и ведь не вернуть его.

Теперь же среди прочих заняла его одна мысль: если Бог настолько круче людей, что непознаваем, то вполне может статься, что всё, что люди напридумывали насчёт Него, может оказаться не вполне соответствующим Истине. От этой мысли у него даже разболелось чувство уверенности в себе. И больше IV минут в сутки он её думать уже не мог. Не будь у нашего героя склонности к сказочничеству и имей он иной склад характера, возможно, он нашёл бы выход для своих размышлений: сошёл бы с ума или написал философско-богословский трактат. Но сказочник был таким, каким он был задуман, а посему ничего такого не сделал.

Как-то раз сказочник пошёл в баню. А надо сказать, это было одно из любимых мест времяпрепровождения ватиканцев. И в то время как сказочник сидел там у бассейна и читал газету «Babylonian times», к нему подсел некий старец, не замедливший тут же заговорить. Хитро прищурившись, он указал в сторону игравших поодаль в шахматы и молвил сказочнику: «Расскажу я тебе сказку про шахматы. Глядишь, и день для тебя даром не пройдёт». И он прищурился ещё хитрее.

О неочевидности явного

Однажды с далёкого юга, который окружает Ватикан, прибыл состав с колониальными товарами. Среди прочих диковинных вещиц там были и шахматы. А поскольку вследствие неразберихи, творившейся после очередного нашествия варваров, состав был отправлен на запасные пути и поспешно там забыт, то шахматам, как и всем остальным их сотоварищам по заточению, при внезапно появившемся обилии свободного времени делать было совершенно нечего. Шахматы пытались развлечься всеми доступными им в их положении способами, как то: лежанием в состоянии покоя, неистовыми плясками на шахматной доске, попыткой переворота доски, подсчитыванием численности зёрнышек при условии, что на каждую последующую клетку доски класть оных в II раза больше предыдущей. Пресытившись всем этим, шахматы вдруг вспомнили своё прямое назначение, и вслед за этим пришло осознание, что правил игры в себя они не знают. «Если даже правил нет, их следует придумать!» – решила самая мудрая фигура. Тем шахматы и занялись. Как и в любой игре, здесь должно было присутствовать противостояние, посему половина чёрных фигур, объединившись с половиной белых, оппонировала противнику схожего состава. Обе армии отделяло два ряда клеток, у каждой в тылу было по одному ряду – для большей маневренности и тактических отступлений. Затем каждая фигура принялась придумывать, как ей ходить. Лошади, по аналогии со своим первоисточником в природе, вполне логично предположили, что пред ними открыта вся гамма тактических действий, позволявшая в стремительной атаке скакать по всему полю, куда им вздумается, нападать на открытые фланги и преследовать бегущего противника. Тяжеловесные ладьи решили, что будут падать на неосторожно приблизившегося противника и тем самым уничтожать его. Единственными, против кого ладьи не могли проводить сей приём, были слоны, обладавшие слишком острыми шлемами. Конструкция их шлемов подсказала слонам и остроумное решение относительно способа сражения: подобно рудокопам, будут они пробуравливаться сквозь доску, и, передвигаясь под нею, неожиданно представать перед обескураженным противником. Пешки, обладая утлым фигуросложением, предпочли сбиваться в тесную фалангу и, укрепив фланги, стойко отбивать атаки. Как явствовало из их наименований, король или королева (тут уж всё зависело от темперамента) управляли войском, и время от времени предавались амурным переживаниям. Впоследствии даже случались драмы, когда какой-нибудь слабохарактерный король безоглядно влюблялся в неприятельскую королеву. Понятно, что ничего хорошего ждать от этого не приходилось.

Жизнь вроде бы наладилась и не казалась такой рутинной. Но однажды дверь в вагон отворилась и шахматы, а вместе с ними и все остальные колониальные товары, зажмурились от ворвавшихся солнца и ветра…

Шахматы попали в лавку спорттоваров. Прочитав на внутренней стороне доски правила игры, ватиканцы начали играть в шахматы и вскоре зело полюбили сию игру.

Только к концу повествования сказочник заметил, что таинственного старца уже давно нет рядом.

XII

В Ватикане за время отсутствия сказочника случился Прогресс. Приезд сказочника пришёлся на завершающую стадию грандиозных преобразований, в результате коих стремительно исчезала старая добрая одноэтажная столица, и на смену ей выплывал дымящий мартеновскими трубами и ощетинившийся башенными кранами Левиафан. Изменения были столь радикальны, что люди суетные и склонные ко всякого рода переменам предлагали даже переименовать столицу в Новый Ватикан. Сказочник, будучи человеком передовых воззрений, не мог не отразить сих процессов в своих сказках. И конечно, отразил.

Ватиканский синематограф

Однажды, во дни торжества всеобщего прогресса, ватиканская наука явила общественности своё очередное изобретение – кинематограф. Изобретение было столь удачным и вызвало такой резонанс в обществе, что первый же фильм – «Прогулка Папы Бенедикта XVII по Ватиканскому саду» – занял I место в киночартах. Папа Бенедикт XVII, выждав для солидности несколько фильмов, высочайше изъявил желание посетить сеанс кинематографии. Специально для взора столь высокопоставленной особы решили создать фильм яркий и зрелищный, такой, какие снимали индейцы на своих кинематографических студиях «СвяЩЩенный лес» и «XX Century Wolf». Совместными усилиями студий «Ватиканфильм» и «Монблан pictures» был явлен суперблокбастер «Диавол разбушевался и возвращается».

В день премьеры зал был более чем полон. Этому весьма поспособствовало такое нововведение, как массированная реклама в проповедях с амвонов всех церквей Города. Итак, в первых рядах сидел сам Папа и высокопоставленные кардиналы; за ними следовали епископы попроще и прочие аббаты; далее уже располагались всякие там певчии, викарии и нунции. И галёрку плотно оккупировали церковные сторожа и сельские священники.

И вот, действо началось. В кромешной темноте появилось название фильма и некий невидимый глазу человек возгласил: «От Создателя всего сущего! А также от создателей фильмов „Прибытие папского кортежа“, „Прибытие папского кортежа II“ и „Папский кортеж возвращается“». И начался фильм…

Никакие глаголы не в силах описать всего великолепия картины, оригинальность задумки и новизну сюжета! Но и нельзя вполне удержаться хотя бы от краткого пересказа сего шедевра. Итак.