— Несомненно! Обязательно займитесь этим!

Оператор опять зажег лампочку над объективом и принялся нас ослеплять, снимая то одного, то другого, потом прошелся вокруг бара, заснял мерцающие неоном трубы.

Беседа длилась часа два. Хозяин никуда не спешил. От грохота я сильно устала В дискотеке нельзя общаться, надо только дергаться в такт музыке, иначе свихнешься. Но сил, чтобы дергаться, да и желания не было…

Наконец мы ушли из этого знаменитого клуба.

Светлые волосы русской журналистки растрепались, щеки раскраснелись, но она не обращала на это внимания. Походка ее стала нетвердой.

У клуба стояли такси. Она забралась в одно из них. Оператор полез было на переднее сиденье, но в Америке это не принято, и таксист начал ругаться, журналистка огрызалась ему в ответ. Так они препирались визгливыми голосами минут пять. Оператор включил камеру и свет, направил объектив на таксиста. Это еще больше разъярило его.

Оператор уселся рядом, завозился с камерой, чем-то пощелкал.

— Поехали, — по-русски сказала журналистка и слабо махнула рукой. Машина неуверенно тронулась с места.

— Хорошие сегодня были съемки, — сказал оператор прогрессивной передачи "Пятое колесо", — жаль кассету с пленкой забыл в камеру вставить…

Таксист несколько раз повторил один и тот же набор английских слов.

— По-моему, он спрашивает нас, куда ехать? — предположила я.

— Ну я не знаю куда! — раздраженно ответила журналистка.

— Вы говорили, у вас где-то еще одна встреча, вас где-то ждут?

Она тяжело вздохнула:

— Нигде нас не ждут… Никому мы не нужны…

— Бродвей, — сказала я таксисту и, когда более или менее начала ориентироваться и узнавать места, расположенные рядом с домом, где жила, я вышла из машины, покинув эту печальную пару.

Джерри надоело со мной спорить.

Пора было отправлять меня обратно в Москву.

— Все! — сказал он. — Даю тебе пять тысяч долларов, а ты мне эту сцену на корабле.

"Стоит ли эта сцена пять тысяч долларов? — медленно подумала я. — И можно ли вообще сцены из гениального фильма мерить долларами?" Я так устала, что, если бы Джерри предложил мне в обмен на эту сцену еще и дом в Калифорнии, я, наверное, так же вяло реагировала бы.

— Ужасная страна Америка, — заметил Роланд. — Вот я в ней жил, жил, а потом однажды повесился.

— Зачем? — удивилась я.

— От тоски… По меня родители вынули. С тех пор я живу отдельно от них…

В аэропорту Кеннеди индусская девочка с папой провожала маму и бабушку. Они вместе со мной направлялись на посадку в самолет до Франкфурта. Когда пришло время прощаться, девочка, которой было лет пять, молча бросилась к матери и цепко, как обезьянка, уцепилась за нее руками и ногами.

Отец, не говоря ни слова, отодрал ее.

Мать, поддерживая за локоть свою мать — сухую седую старушку в пестром сари, старалась не глядеть в сторону дочери и задавить в себе поглубже готовые вырваться слезы.

Девочка молча уткнулась в ноги отцу и больше не взглянула на мать, и, не сказав друг другу на прощание ни слова, они разошлись.

Такое молчаливое отчаяние несли в себе эти люди, что я запомнила их расставание на всю жизнь.

И вот я дома. Лежу, кашляю.

Из школы прибегает с вытаращенными глазами моя дочь и вопит, что летом, она договорилась, в нашей квартире неделю будет жить американская семья. Это очень выгодно, потому что за проживание они заплатят целых десять долларов.

— Откажись немедленно! — умоляю я. — Они умрут от голода!

Директор школы почему-то решила расширить советско-американские связи и пригласила для проживания в домах у школьников несколько семей. В тот день она ходила по классам и составляла список тех, кто согласен принять их у себя.

Руки поднимали все дети, надеясь, что американцы привезут им много подарков. Вечером родители были в шоке.

Наша подружка живет в малогабаритной квартире из двух комнат с бабушкой, папой и мамой. Ее родители сказали, что, к сожалению, американцы не смогут у них поселиться, потому что у них дурная привычка — не запирать за собой двери в дом. Во всей Америке незапертые входные двери! Но у нас — это невозможно! Всю квартиру вынесут! Так как же мы пустим их к себе жить?

ПИСЬМО 38

Как-то получилось, что мы выбрались посмотреть Вашу картину большой компанией. Было известно, что это картина бытовая, артисты, занятые в ролях, очень прилично подобраны. Но вот на экране появилась артистка Н. Негода, исполняющая главную роль.

О ужас! Полное разочарование.

Сыграла она эту роль очень плохо. Девушка попала в беду, но ведь нельзя снимать актрису с грязными волосами, непричесанную, в рваном халате, в отвратительных туалетах. Разве можно раскрывать даже плечи, имея такую фигуру? Прошли те времена, когда ходили скверно одетые девушки.

Ведь вы делали пробы. Неужели не было привлекательной девушки, к которой зритель бы проникся жалостью? Нам очень жаль Сережу который должен играть любовника такой страшилы. На его лице ярко написано отвращение.

Это мнение женщин разных возрастов, от 16 до 70 лет, а мужчины просто говорят — все плохо. Вы нас извините за откровенность. Ради бога, не посылайте в таком виде картину за границу. Создается впечатление, что русские женщины такие. Ведь у нас хорошие девушки и женщины.

Я все поняла, ответа не жду, но не послать не могла — душа горит!

Т.Г.

г. Ленинград

ПИСЬМО 39

Вы — прекрасный, чудесный художник, и, по моему мнению, Ваша "М. В." — настоящий шедевр.

Мне кажется, я могла бы смотреть "М. В." каждый вечер.

Впервые пишу письмо на студию, никогда и никому таких писем не писала…

Мне будто соли на раны насыпали. И так плохо, а после Вашего фильма и совсем невмоготу, хоть выходи и волком вой в темноте на звезды. И никому никакого дела, никого не интересует.

У меня в жизни приблизительно то же, что и в фильме, но только родители мои не пьют, но это не имеет никакого значения. Можно не быть алкоголиком, но быть жестоким. Моя мать — учительница. Однажды, когда-то давно, я пришла к ней в школу на перемене и застала ее в классе с двумя маленькими мальчиками лет десяти. Одного моя мама била по лицу.

Больше жизни я люблю Женю. Последний раз видела его в сентябре прошлого года. У нас произошла такая же трагедия, но только не ножом человека пырнули, а отправили меня в психиатрическую больницу. А это равнозначно тому, что убить человека.

До последней минуты я не верила, что моя мать сможет меня отправить туда. Я кричала: "Мама, мамочка, неужели ты это сделаешь?" Я умоляла, молила ее. Но нет, не дрогнуло материнское сердце, устояло перед мольбами собственной дочери.

В ее сердце была только злоба. Она хотела мне отомстить за то, что я ее оскорбила. Страшная месть.

В ту ночь, когда я лежала на больничной койке, заливаясь слезами, я навсегда потеряла свою мать. Я наверняка дошла бы до самоубийства в этой больнице, если бы не сбежала оттуда. Но теперь уже я знала, что моя мать ни перед чем не остановится. И все это из-за моего любимого Жени.

Я завидую любви Веры и Сергея, я завидую их счастью, оттого что сама люблю так же. И любима. И несчастлива.

У меня куча женихов. Не раз предлагали выйти замуж, и я не встречала еще мужчину, который остался бы ко мне равнодушен. Но мне не нужен никто.

И живу я с постоянной болью. Непроходящей, такой не пожелаешь и врагу Вот Ваш фильм посмотрела, и еще больше захотелось счастья. Изголодалась по счастью, доброте, теплу.

И есть у меня такая же, как в фильме, маленькая вера. Ей и живу, что вернется ко мне мой любимый Женя.

Т.Т.

г. Таллин

ПИСЬМО 40

Привет из Узбекистана.

Я живу в Ургенте Хорезмской области, по национальности узбечка, имею двух дочерей, обе замужем. Муж умер от желтухи. Воспитала сама, выдала замуж, живут хорошо, имею внуков.