Стихи сии оттоль по всем концам земли;

Потом же таковы и к нам они дошли:

«Любови все сердца причастны.

И сами боги ей подвластны.

Познай ты, Душенька, любовь,

И счастие познаешь вновь».

Трикратно песня та пред Душенькой пропета,

И пели, наконец, царевне многа лета.

Потом одна из нимф явилась доложить,

Что время ей уже в постеле опочить

При слове «опочить» царевна покраснела

И, как невеста, оробела,

Однако спорить не хотела.

Раздета Душенька; ведут ее в чертог,

И там, как надобно к покою от дорог,

Кладут ее в постель на некоем престоле

И, поклонившись ей, уходят все оттоле.

Не знаемо отколь, тогда явился вдруг

В невидимом лице неведомый супруг.

А если спросят, как невидимый явился, –

Нетрудно отвечать: явился он впотьмах

И был в объятиях, но не был он в очах;

Как дух или колдун он был, но не открылся.

Никто не смел раскрыть завесы дел ночных.

Не знаю, что они друг с другом говорили,

Ни околичностей, при том какие были;

Навеки тайна та осталась между их.

Но только поутру приметили амуры,

Что нимфы меж собой смеялись под тишком,

И гостья, будучи стыдлива от натуры,

Казалась между их с завешенным ушком.

Супружество могло царевне быть приятно,

Лишь только таинство казалось непонятно:

Супруг у Душеньки, сказать, и был и нет;

Приехал ночью к ней, уехал до рассвета,

Без имени без лет,

Без росту, без примет,

И вместо должного ответа,

Скрывая, кто он был, на Душенькин вопрос

Просил, увещевал, для некаких ей гроз,

Чтоб видеть до поры супруга не желала;

И Душенька не знала,

С каким чудовищем иль богом ночевала,

Неслыхан был подобный брак.

Царевна, думая и так о том и сяк,

Развязку тайны сей в Оракуле искала;

Оракул ей давно супруга описал

Страшилищем ужасным:

Супруг с Оракулом начался быть согласным,

Как будто он себя затем и не казал.

Хотя же Душенька противно б разумела,

Касавшись до супружня тела,

Хотя б казалось ей

Из всех его речей,

Но так Оракул рек и так вещали боги,

Что сей супруг ее наносит всюду страх.

Или зверины ноги,

Иль когти на руках,

Иль гнусную фигуру,

Так лучше Душеньке урода такова,

Который всю страшит натуру

Не видеть и не знать, пока она жива.

Меж тем как Душенька в постеле

Не знала, как решить о деле,

Заря гнала ночную тень.

И светлый вид воспринял день;

Но свет тогда не мог забавить

Смущенную цареву дочь,

Которая минувшу ночь

В забвеньи не могла оставить.

Тогда услужный сон, не дожидаясь ночи

Поутру вновь сомкнул ее прекрасны очи.

Потом, летаючи вокруг ее лица,

Явил супруга ей со всею красотою –

Со стройством, нежностью, дородством, белизною,

С румянцем краше багреца:

Явил подобие младого Аполлона,

Иль, можно так сказать, прекрасна Купидона,

В восьмнадцать лет иль так почти,

Что был он близко двадцати,

И был во всей красе и славе.

Царевна, в оном сне обманута мечтой,

Супруга чает видеть въяве,

Хватает тень, кричит: постой!

Призрак в восторг ее приводит,

Но сей призрак от ней уходит,

Как будто б удалялся он.

Она зовет, бежит и беглеца хватает.

Сие движение впоследок прерывает

Ее неверный сон:

И Душенька в руках, проснувшись, ощущает,

Наместо беглеца, свой спальный балахон.

Известно, что тогда супруг, сокрывшись тамо,

Желал подслушивать ее любовный бред,

Но рок свиданию противился упрямо;

Царевна видела супружний только след,

И только было то приметить ей возможно,

Что он гостил у ней неложно,

Что он в отсутствии оставил ей любовь

И что любовью сей она тогда сгорала.

«Но кто таков был он? но кто?» – твердила вновь,

И вновь тогда заснуть желала.

И сон опять, кружась над нею с тишиною,

Спокоил мысль ее приятною мечтою

В другой, как в первый, раз.

Не знаю, долго ли мечта сия продлилась,

Но Душенька от сна не прежде пробудилась,

Как полдень уж прошел и после полдня час.

Тогда служащие девицы всем собором

Царевну вновь одеть пришли

И сорок платьев принесли

Со всем к тому прибором.

В сей день она себе назначила наряд,

Который был простее,

Затем, что Душенька спешила поскорее

Увидеть редкости чудесных сих палат.

Я, в том последуя царевнину уставу,

Сей дом представить поспешу

И все подробно опишу,

Что только лишь могло ей там принесть забаву.

Вначале Душенька по комнатам пошла,

И, тамо бегая, нигде не пробежала

Покоя, ни угла,

В котором бы она на час не побывала;

Оттуда в бельведер, оттуда на балкон,

Оттуда на крыльцо, оттуда вниз и вон,

Чтоб видеть дом со всех сторон.

Толпа девиц за ней бежать не поспевала,

Земфиры лишь одни ей следовать могли,

И Душеньку везде, как должно, берегли,

Чтоб как ни есть она, бежавши, не упала.

Она смотрела раза три

Сей дом снаружи и внутри.

Меж тем зефиры и амуры

Казали ей архитектуры

И всяки редкости натуры,

Которы Душенька, оглядывая вкруг,

Желала видеть вдруг,

И что смотреть не знала;

Одна перед другой со спором взор пленяла,

И Душенька б еще пошла по всем местам,

Когда б от бегу там

Впоследок не устала.

Во отдыхе ж она от сих тогда трудов

Смотрела статуи славнейших мастеров:

То были образцы красавиц бесподобных,

Которых имена, и в прозе, и в стихах,

В различных повестях, и кратких и подробных,

Бессмертно царствуют в народах и веках.

Калисто, Дафния, Армида, Ниобея,

Елена, Грации, Ангелика, Фринея

И множество других богинь и смертных жен,

Очам являясь живо,

Во всей красе на диво

Стояли там у стен.

Но посредине их в начале,

На неком высшем пьедестале

Самой царевны лик стоял

И боле красотой другие превышал.

Смотря на образ свой, она сама дивилась

И вне себя остановилась!

Другая статуя казалась в ней тогда,

Какой вовеки свет не видел никогда.

Конечно, Душенька и доле б так осталась

Смотреть на образ сей,

Которым обольщалась;

Но слуги, бывшие при ней,

В других местах казались ей,

Для новой глаз ее забавы,

Другие образы красот ее и славы:

До пояса, до ног, в весь рост, до самых пят,

Из злата, из серебра, из бронзы иль из стали,

И головы ее, бюсты, и медали;

А инде мозаик, иль мрамор, иль агат

В сих видах новую бесценность представляли.