Который из-под плеч

К ногам тогда скользнулся;

Увидел все вины

Или признаки вин зломышленной жены;

И тщетно тут она желала

Сказать несчастья все с начала,

Какие в выправку сказать ему могла.

Слова в устах остановлялись;

И свет и меч в винах уликою являлись,

И Душенька тогда, упадши, обмерла.

Книга третия

Бывала Душенька веселостей душою,

Бывала Душенька большою госпожою;

Бывало в прошлы дни, под кровом у небес,

Когда б лишь капля слез

Из глаз ее сверкнула,

Или бы Душенька о чем-нибудь вздохнула,

Или б поморщилась, иль только бы взглянула,

В минуту для ее услуг

Полки духов явились вдруг,

С водами, спиртами, из разных краев света;

И сам Эскулап, хотя далеко жил,

Тотчас бы сыскан был,

Пощупать, посмотреть иль просто для совета,

И всю б свою для ней науку истощил.

Когда же во дворе рассеялися слухи,

Что Душенька в раю преслушала закон

И что ее за грех оставил Купидон,

Оставили ее и все прислужны духи.

Зефиры не были в числе неверных слуг:

Сии за Душенькой старинны волокиты

Одни осталися из всей придворной свиты,

Которые вдали над ней летали вкруг.

Но всем известно то, зефиры были ветры,

И были так легки, как наши петиметры:

Увидев красоты, что преж сего цвели,

Увидев их тогда поблеклы, бездыханны,

Зефиры не могли

В привязанности быть надолго постоянны

И, кинув царску дочь,

Лететь пустились прочь.

Красавицы двора, которы ей служили,

Хотя, казалося, об ней тогда тужили,

Но каждая из них имела красоты,

Имела собственны дела и суеты,

Стараяся, ища, ласкаясь, уповая:

Авось либо творец прекраснейшего рая,

Авось либо сей бог веселий и утех,

Оставив Душеньку за дурость и за грех

И вспомнив древнюю их верность и услугу,

Впоследок кинет взор

На собственный свой двор

И, может быть, из них возьмет себе супругу;

И каждая, хваля начальницу свою,

Желала быть сама начальницей в раю.

Амуры боле всех к царевне склонны были:

По старой памяти всегда ее любили

И, видя злую с ней напасть,

Усердно ей помочь хотели,

Но, чтя покорно вышню власть,

В то время к ней отнюдь приближиться не смели.

Иль, может быть, и так они, предвидя впредь

Ее несчастья и печали,

Судили – легче ей в сей доле умереть,

И ей из жалости тогда не помогали.

Они увидели, увы! в тот самый час

Зефирам на ветру написанный приказ…

Амуры с Душенькой расстались, возрыдали

И только взорами ее препровождали.

Зефиры царску дочь обратно унесли

Из горних мест к земли,

Туда, откуда взяли,

И там

Оставили полмертву,

Как будто лютым львам

И аспидам на жертву.

Умри, красавица, умри! Твой сладкий век

С минувшим днем уже протек!

И если смерть тебя от бедствий не избавит,

Сей свет, где ты досель равнялась с божеством,

Отныне в скорбь тебе наполнен будет злом

И всюду горести за горестьми представит.

Твой рай, твои утехи,

Забавы, игры, смехи

С их временем прошли, прошли, как будто сон.

Вкусивши сладости, когда кто их лишился

И точно ведает их цену и урон,

И боле – кто, любя, с любимым разлучится

И радости себе уже не чает впредь,

Легко восчувствует, без дальнейшего слова,

Что лучше Душеньке в сей доле умереть.

Но гневная судьба была к ней столь сурова,

Что, сколь бы грозных парк на помощь ни звала

И как бы смерти не искала,

Судьба назначила, чтоб Душенька жила

И в жизни бы страдала.

По нескольких часах,

Как вымытый в водах

Румяный лик Авроры

Выглядывал на горы

И Феб дружился с ней на синих небесах,

Иль так сказать в простых словах:

Как день явился после ночи

Очнулась Душенька, открыла ясны очи,

Открыла… и едва опять не обмерла,

Увидев где и как тогда она была.

Наместо божеских, прекраснейших селений,

Где смехов, игр, забав и всяких слуг собор

Старалась примечать и мысль ее и взор

И ей услуживать, не ждавши повелений,

Наместо всех в раю устроеных чудес,

Увидела она под сводами небес

Вокруг пустыню, гору, лес,

Пещеры аспидов, звериные берлоги,

У коих некогда жрецы и сами боги,

И сам отец ее, сама царица-мать

Оставили ее судьбы своей искать,

Искать себе четы, не ведая дороги.

Увидела она при утренней заре,

В ужасной сей пустыне,

На самой той горе,

Куда, по повестям, везде известным ныне,

Ни зверь не забегал,

Ни птицы не летали

И где, казалося, лишь страхи обитали, –

Увидела себя из райских покрывал,

Лежащу в платьице простом и ненарядном,

В какое Душеньку в несчастье бесприкладном,

Оставив выкладки и всякие махры,

Родные нарядили,

Когда на верх горы

Ее препроводили.

Хотя же Душенька, привыкнувши к бедам,

Ко страху и несчастью,

Могла бы ожидать себе отрады там

Богов хранителей везде присущной властью,

И, веря всяким чудесам,

Могла б в их помощи легко себя уверить

И несколько бы тем печаль свою умерить, –

Но Душенька дотоль в раю

Была супругою Амура,

И участь Душенька свою

Утратила потом, как дура,

Утратила любовь превыше всех утех,

Любовь нежнейшего любовника и друга,

Иль паче божества под именем супруга.

Проступок свой тогда вменяя в крайний грех,

Жарчайшею к нему любовью пламенела;

Стократ она, в поправку дела,

Прощения просить хотела

У мужа, у богов, у каждого и всех,

Но способов к тому в пустыне не имела:

В пустыне сей никто – ни человек, ни бог –

Ни видеть слез ее, ни слышать слов не мог.

Амур в сей час над ней невидимо взвивался,

Тая свою печаль во мраке черных туч;

И если проницал к нему надежды луч,

Надеждой Душеньку утешить он боялся.

Он ею тайно любовался,

Поступки он ее украдкой примечал,

Ее другим богам в сохранность поручал

И, извиняя в ней поспешность всякой веры,

Приписывал вину одним ее сестрам.

Известно то, что он по проискам Венеры,

Царевну должен был тогда предать судьбам,

И что толико в лютой части,

Спасая жизнь ее от злобствующей власти,

Какою ей тогда Венерин гнев грозил,

Противу склонности повсюду ухищрялся,

Против желания повсюду притворялся,

Как будто б он уже царевну не любил.

Не смея же ей сам явить свои прислуги,

Он эху той округи

Строжайший дал приказ,