Дверь в перевязочную распахнулась:

— Пал Палыч, больную привезли! — Клавдия Петровна выглядела встревоженной.

Я взглянул на часы — полночь. Джентльмены пьют и отдыхают…

— С чем?

— Криминальный аборт. Кровотечение.

Лихорадочно вспоминая, что полагается делать в таких случаях, я помчался вслед за фельдшерицей. Позади с топотом бежал Антон Иваныч.

На улице темень стояла непроглядная.

«Надо бы как-то освещение перед приемным устроить!» — подумал я, направляясь к светлому силуэту машины, с трудом угадывающемуся в каких-нибудь трех шагах от крыльца.

Кто-то услужливо распахнул передо мной заднюю дверцу:

— Сюда, доктор, тут она! — сообщил взволнованный мужской голос.

Я наклонился и полез внутрь. В салоне моя нога угодила в лужу: в левом туфле противно захлюпало.

«Где же они грязь-то нашли, дождя вроде не было?!» — пронеслось в голове.

Впрочем, едва слышимый стон, раздавшийся из темноты в каких-то сантиметрах от моего лица, заставил меня забыть о несущественном. Я вгляделся в темноту.

Прямо передо мной светилось лицо. Именно «светилось», потому что было оно таким белым, что даже полуночная темнота оказалась не в силах погасить, спрятать в себе эту белизну.

— На что жалуетесь? — от неожиданности задал я совершенно дурацкий и неуместный вопрос.

Белое лицо хранило молчание, лишь часто дыша и слегка постанывая. На ощупь я нашел холодное тонкое запястье и сжал его пальцами. Пульс едва определялся.

Ладно, нет времени на вопросы. Все — потом.

— Помогите ее вытащить! — прокряхтел я, схватив хрупкое тело в охапку и пятясь наружу.

Тут же рядом возникла еще пара рук. Вдвоем с неизвестным мы извлекли обмякшую женщину из машины и на руках перенесли в приемное отделение.

— В смотровую, давайте в смотровую ее сразу же, Пал Палыч! И на кресло! — Мария Глебовна помчалась вперед, открывая нужную дверь.

Умостив пациентку в гинекологическом кресле, я бросил своему невольному помощнику:

— Выйдите и ждите в коридоре!

Мужчина молча кивнул и скрылся за дверью.

— Пал Палыч, да вы же в крови весь! — всплеснула руками акушерка, указывая куда-то вниз.

Я посмотрел на ноги: весь левый ботинок и штанина почти до колена были в крови. Меня замутило. Так вот что за лужа была на полу в салоне машины! Господи, это сколько же из нее вытекло?! Литра два, не меньше! И до сих пор жива?!

— Полиглюкин, живо, ставьте струйно! В две вены! — рявкнул я ввалившимся в смотровую фельдшерам. — Головной конец кресла опустить, ноги ей задрать как можно выше!

Антон Иваныч с Клавдией Петровной захлопотали над бесчувственным телом.

— Мария Глебовна, что там? — вернулся я к акушерке, занятой осмотром.

— Льет! — коротко ответила она и посторонилась, открывая мне обзор.

Из несчастной и в самом деле лило. Темно-красный ручей неспешно вытекал из ее тела и жутковатым водопадиком низвергался на пол. Там уже образовалась приличных размеров лужа, которая расползалась все больше и больше.

— Вен нет! — почти хором заявили фельдшера. — Спались! Давление не определяется!

Естественно, вены спались, если давление — почти на нуле! Я на секунду прикрыл глаза. Господи, за что мне все это!

— Антон Иваныч, садитесь на нее верхом, вот сюда, на живот! — скомандовал я, пытаясь согнать разбегающиеся мысли обратно в мозг.

Фельдшер испуганно и с оттенком жалости выпучил на меня глаза:

— Зачем?!

— Будете пережимать брюшную аорту. Надавите кулаками вот сюда! — я показал. — Изо всех сил будете давить, ясно?

— А почему я? — засомневался Иваныч.

— Потому что вы — самый упитанный! Лезьте, живо! — сделав страшные глаза, прикрикнул я на него.

Антон Иваныч мигом оседлал пациентку и надавил в нужном месте. Темный ручей тут же стал тонкой-претонкой струйкой.

— Подействовало! Ей-богу подействовало! — радостно воскликнула Мария Глебовна.

— Толку-то?! Иваныч слезет — опять ливанет! — справедливо заметила Клавдия Петровна.

Я кивнул. Разумеется, ливанет. Но пока мы выиграли немного времени.

— Набор для подключичной катетеризации есть? — безнадежно спросил я, предполагая ответ.

И в самом деле, откуда такая роскошь? Реанимацию тут, похоже, сроду не проводили!

— Ага! — неожиданно кивнула фельдшерица и метнулась прочь из смотровой.

Я оторопел. Ну надо же!

Через минуту Клавдия Петровна вернулась со всем необходимым. Быстренько натянув перчатки, я поставил катетер в правую подключичную вену, затем — в левую. Мысленно поблагодарил судьбу за то, что подрабатывал в свое время медбратом в реанимации. Вот он, бесценный практический опыт! Впрочем, этим, собственно, он и ограничивался… Пока.

— Полиглюкин в обе вены, струйно! Добавить окситоцин и мезатон. Преднизолона девяносто! — распорядился я.

Клавдия Петровна завозилась с капельницами. Я вернулся к Марии Глебовне. Темная струйка не иссякала.

— Не выскоблили ее до конца, — заметила акушерка.

Я вздохнул. Козе понятно, что неведомая бабка напортачила, делая аборт вязальной спицей (или чем там они делают?). Вопрос в другом: что нам-то делать? Пока из матки сифонит, как из прохудившегося ведра, все наши попытки вернуть несчастную жертву аборта к жизни — мартышкин труд. Есть, конечно, вялая надежда на то, что окситоцин заставит матку сократиться и кровотечение прекратится. Но если в полости после выскабливания что-то осталось — окситоцин не поможет. А значит…

Я помотал головой, отгоняя мысль о том, что мне придется сделать, если окситоцин не подействует:

— Значит так: ждем пять минут, оцениваем результат. Если кровить перестанет — отлично, после стабилизации давления повезем в район.

— А если нет? — поинтересовался багровый от натуги Антон Иваныч.

— А если нет — буду выскабливать сам. По жизненным показаниям. Мария Глебовна, стерильный набор для аборта есть?

Акушерка кивнула:

— А как же! В спирту храню, как знала.

— Отлично. Но лучше бы он не пригодился, — тихо пробормотал я.

Аборт мне доводилось делать лишь один раз. Даже не делать, а так: дали подержаться за рукоятку кюретки разок, во время практики в гинекологии после четвертого курса. Теоретически, конечно, знаю, как это делается. Да и видел со стороны процесс. Но чтобы самому…

— Пал Палыч, я никогда сама не выскабливала! — прошептала мне на ухо акушерка. — Роды принимала, много. Даже осложненные. Но аборты — ни разу! Боюсь я их…

Я шмыгнул носом. Спокойно, Маша, я Дубровский… Сам боюсь.

— Время! Антон Иваныч, сейчас на счет «три» убираете руки. Но будьте готовы тут же вернуть их на место. Все ясно?

Иваныч молча кивнул.

— Раз! Два! Три!

Фельдшер убрал руки и разогнулся. Я уставился на красную струйку. Только не расширяйся, пожалуйста, только не расширяйся!

Не расширилась. Просто хлынуло: кажется, даже сильнее, чем прежде!

— Давите! Давите, Антон Иваныч! — заорали хором мы с акушеркой.

Фельдшер чертыхнулся и вновь навалился на живот несчастной. Кровяная река иссякла.

— Несите набор, Мария Глебовна! — обреченно распорядился я, чувствуя, как по моей спине строем прохаживаются ледяные муравьи.

Акушерка разложила на стерильном столике инструменты.

— Готово, доктор!

Я мысленно перекрестился и взялся за зеркала:

— Мария Глебовна, подержите вот так!

Она торопливо кивнула и перехватила рукоятки.

Так, смотрим, что тут у нас. Расширители не понадобятся, подпольная бабка-абортмахер поработала на славу: все просто зияло. Пытаясь подавить дрожь в руках, я взялся за кюретку.

— Зеркала шире! — прикрикнул я на акушерку. И ввел инструмент в кровоточащую полость.

Скребок, еще один. Внутри явно что-то было: кюретка постоянно «спотыкалась» о какие-то препятствия. Легко, впрочем, их преодолевая.

«Только бы стенку не проткнуть!» — приговаривал я мысленно, методично, сантиметр за сантиметром, выскабливая полость матки.

Пот градом катился со лба и заливал глаза. Завидев это, ко мне подбежала Клавдия Петровна и принялась заботливо промокать меня салфеткой.