Зимбабвийская скульптура из камня кажется своего рода вундеркиндом. Родилась она где-то в 50-х годах XX века, а в работах ваятелей, в большинстве своем людей простых, иногда неграмотных, поражают зрелость и многоопытность, получить которые можно лишь генетически по наследству от всего не ведающего возраста народа, непременно стоящего у колыбели любого творчества. В них спонтанно отражается национальный характер, преломленный сознанием художника, они вдохновлены буднями народа, его обычаями и традициями.

Каждая страна и столица имеет общепризнанные центры национального искусства. В Хараре такой центр — Национальная художественная галерея, вокруг которой группируются студии и товарищества мастеров. Ее директор, профессор Сирил Роджерс, еще в 60-е годы, заведуя столичным университетским колледжем Родезии и Ньясаленда, написал объективную и довольно смелую по тем временам монографию о расовых отношениях в этой колониальной федерации. Он видный специалист по искусству новозеландского народа маори, долго работал в Папуа-Новой Гвинее, затем был проректором университетов Ботсваны, Лесото и Свазиленда.

Наибольшее впечатление на меня в тот мой приезд произвел директорский кабинет, заставленный произведениями популярных в Зимбабве ваятелей. Среди картин на стенах мне бросились в глаза маорийские холсты из его личной коллекции. Высказываемые им оценки, порою парадоксальные, в чем-то даже неприемлемые, зовущие к спору, подкрепляются, однако, глубоким знанием местной действительности. Он горячо помогает талантливым художникам искать непроторенные пути в искусстве.

Слово за слово — наш разговор коснулся истоков современной зимбабвийской скульптуры из камня.

— Возможно, не все со мной согласятся, но я не вижу прямой связи между нею и той, которая процветала в здешних краях пять-шесть веков назад, — сказал профессор. — Хотя стилистическая преемственность прослеживается, образцов древней каменной скульптуры, предтечи нынешней, в этом районе Африки нет. По-моему, изумительные творения из камня — стихийное проявление чего-то нового, что берет начало в самом недавнем прошлом и волнующем настоящем зимбабвийского народа. Без сомнения, это подлинно африканское искусство, плод вдохновения, оригинального видения и усилий наших камнерезов. К молодым видам народного искусства относятся также аппликации и графика, которые, на мой взгляд, в большей степени обязаны европейскому влиянию.

— Что вы имеете в виду?

— Сегодняшний расцвет скульптуры, аппликации и графики по-своему отражает характер общества, которое существовало в этой стране. Быть белым в колониальной Родезии обычно означало, во-первых, иметь свободное время и, во-вторых, быть богатым, по крайней мере в разумных пределах. Перед белыми молодыми людьми, увлеченными искусством, открывались самые широкие возможности. Африканцы же, за очень редкими исключениями, не учились в художественных школах на родине. Тем более их не допускали в такие школы в соседней Южной Африке, к которой исторически была привязана Родезия, и, разумеется, они не могли позволить себе роскошь продолжить образование в Европе. Их творческий гений зрел дома, на своей земле, они искали ему выход через посредство того, что имелось в их распоряжении. А камня в Зимбабве хватает, инструменты черных скульпторов просты — резец да молоток.

На фоне галереи вздымается изваяние «Чапунгу» — первая в истории страны монументальная работа местного мастера, Джона Такавиры, выставленная прямо на улице, для всеобщего обозрения. В ней нет безусловной законченности и отточенного изящества, ангельской легкости форм, но есть завораживающая, притягательная сила мысли, воплощенной в камне.

Из недр массивной отшлифованной глыбы проглядывают очертания гигантской птицы, в облике которой, если всмотреться пристальнее, столько человеческого… «Чапунгу» в переводе на русский значит «орел». Гордая птица — духовный и ритуальный символ. Согласно поверьям шона, орел в зависимости от обстоятельств может приносить радость или горе. Если его перо упадет на деревню, это грозит бедой, а если в руки человеку, то, как и перо жар-птицы в нашем фольклоре, оно сулит счастье, за которое, правда, надо еще побороться. Толкование шедевров — неблагодарное дело: в них бывает очень много личного. Но, по-моему, орел Такавиры — провозвестник судьбы народа, прежде всего счастливой.

…«Мхоро!» — сказали мы друг другу, и я тут же перешел на английский, чтобы Джон не подумал, будто я говорю на шона. Во всяком случае, ему явно понравилось, что приветствие — в дословном переводе «С вами Бог» — прозвучало на его родном языке. Мы обменялись коротким рукопожатием, как принято у шона при встрече мужчин-ровесников. Долго трясти руку или, хуже того, обниматься, пусть даже от всей души, считается неэтичным и некрасивым, отдает весьма дурным тоном. Скульптор — ему под пятьдесят — настоящий титан: плотно сбитый, склонный к полноте, но могучий, решительный. Когда он напряженно думает, над его левым виском взбухает жилка. В суждениях Такавиры чувствуются твердость и определенность, воспитанные и проверенные жизнью.

— Меня тревожит то, что нынче каждый воображает: достаточно поцарапать камень — и шедевр готов, — усмехается он. — Это глубоко ошибочное мнение. Сам я, если вижу, что получается плохо, не так, как хочется, разбиваю все и берусь за дело сызнова. Терпение — одно из свойств, которые нам с младенчества прививают в отчем доме, в деревне. В терпении и целеустремленности подчас больше творческой силы, чем даже в крупном даровании, лишенном такой опоры, как воля…

Он замолкает и сосредоточенно думает. Потом продолжает свою прерванную мысль:

— Эти качества заповеданы народу шона предками. В прошлом люди работали столько, сколько было необходимо для получения конкретного результата. Не меньше. И сегодня уважающий себя крестьянин не приступит к новому делу, не закончив предыдущее, каким бы незначительным оно ни было. Это в народном характере. Над тем, кто перескакивает с одного на другое, посмеиваются. Если урожай плох, винят прежде всего нерадивого землепашца, а уж потом ссылаются на иные, побочные причины, вроде капризов погоды.

По камню работают многие художники — соотечественники Такавиры. Он первый достиг всемирной известности, слывет на родине одним из «старых мастеров», «патриархов». Признание пришло к нему, наверное, и потому, что он, как никто другой, блюдет вековые нормы народной морали в жизни и традиции в искусстве, вкладывает в новую форму то, что из поколения в поколение бережно хранилось в душе народа.

— Может быть, может быть, — задумчиво произносит Сирил Роджерс, когда я делюсь с ним этой догадкой. — В самом деле, прошлое внутри нас, ощущение его присутствия смутно, оно волнует, а когда приближаешься к нему вплотную, то начинаешь искать его, рассуждать трезво — и оно ускользает.

Взлет творческого вдохновения можно уподобить океану, охваченному штормом. Волны воображения и мысли набегают друг на друга, схлестываются, обретая самые неожиданные, причудливые формы и очертания. Как запечатлеть их? Счастлив художник, у которого исполнение не отстает от замысла.

В творчестве Такавиры то и дело мелькает образ духа Тсуро, легко меняющего обличье: вот он получеловек-полуантилопа, а вот вдруг кажется темно-зеленой птицей или бабуином. «Рождение человека», «Удивление» — череда каменных бабуинов, сидящих, спящих, играющих. Только в Зимбабве понимаешь, отчего скульптор любит варьировать эту тему. На дорогах страны очень часто встречаются стаи резвых, озорных обезьян. Они с любопытством глядят на путников, высунувшихся из машины, разом щерятся в общей, почти человеческой улыбке (я встречался с бабуинами в разных районах, и у меня сложилось такое впечатление: если весело одному бабуину, радуется и вся компания), а то просто начинают швыряться комками земли и даже камнями. Но местные жители пальцем их не тронут — обезьяны принадлежат к числу священных животных.