На Земле у меня есть хороший знакомый, некий Андрей Сидорович. На вид ему лет сорок-сорок пять. Он – отставной полковник. Однажды папа попросил его обучить меня правилам поведения в обществе. Эти занятия начались три года назад и окончились совсем недавно, и не потому, что я научилась всему, чему можно, а из-за моего отъезда в другое учебное учреждение. Так вот, если бы дядя Боря увидел, как я веду себя за столом, он бы сразу уволился и в дальнейшем постеснялся бы говорить, что потратил несколько лет своей жизни на моё обучение. Впрочем, здесь все так ели.

Увидев, что на меня никто не обращает внимания, я начала оглядывать сидящих за столом. В этом доме я предполагала прожить неопределённое время; было бы не плохо сразу прикинуть, с кем тут можно сойтись, а с кем – даже не стоит пытаться.

Три девушки от пятнадцати до восемнадцати – их я сразу отмела, с такими не стоит и пробовать знакомиться. Не обязательно быть психологом, чтобы понять, что девушки в этом возрасте увлечены или сами собой или парнями; а если и выбирают себе подруг, то из сверстниц; вдобавок ко всему, из тех, на фоне которых они будут "смотреться". Не хочу хвастаться, просто констатирую факт: я для них слишком красива.

Ещё за столом присутствовали два ребёнка, лет восьми-девяти, одинаковых, словно две капли воды, тоненькие, рыжие, смешливые, с длинными до плеч волосами. Я даже не сразу поняла, кто это, мальчики или девочки. Впоследствии оказалось, что они двойняшки, один – мальчик, вторая – девочка. Про себя я отметила, что, пожалуй, к ним можно будет потом подойти, попробовать наладить контакт, вдруг что-то да получится. Малышам в таком возрасте, как правило, не хватает общения.

Мальчик лет двенадцати сидел на дальнем конце стола и задумчиво поглощал содержимое своей тарелки. По его отстранённому виду было понятно, что он навряд ли замечает, что кушает. Если, допустим, кто-нибудь отодвинул бы его тарелку и на её место поставил другую, думаю, он бы на это не обратил внимания.

"Ещё один", – отметила я.

Больше за столом детей не было.

Всего трое. Негусто.

Из взрослых можно было отметить двух-трёх человек. Во-первых, хозяйку, которая, словно большой дирижабль носилась по комнате, умудряясь никого не обделить вниманием. Она, несмотря на свои более чем внушительные размеры, двигалась с лёгкостью и маневренностью торпедного катера, расставляла на столе посуду, подносы, графины, убирала опустевшие блюда. У неё как-то получалось ничего не опрокинуть и даже не задеть, всё делать аккуратно и быстро.

Следующим моё внимание привлёк довольно колоритный дедушка во фраке и с бабочкой. Он чем-то походил на швейцара в дорогом отеле. В одной из книг я прочитала, что люди моего возраста склонны видеть во всех, кому больше тридцати, дедушек. В данном случае это был действительно дедушка. Я полагаю, ему было лет шестьдесят, может, даже чуть больше. Старик сидел во главе стола, на месте, которое в исторических фильмах любили занимать ветхозаветные патриархи, императоры, короли и прочие царствующие особы. Одет он был более чем изыскано, но в своём наряде, больше приличествующем дипломату на рауте, чем главе семейства за обеденным цитреанским столом, по сравнению с прочими людьми, одетыми обычно, он выглядел слегка нелепо.

– Импрессионизм, – вещал дедушка с набитым ртом, – это единственное правильное направление из всех, что дало нам искусство. (Если бы я имела за этим столом право голоса, я бы с деланной невинностью поинтересовалась, был ли он в детском садике, а после его положительного ответа спросила бы, неужели его там не учили, что говорить с набитым ртом неприлично). – Он уже отступил от прокрустова ложа классицизма и пока не добрался до анархии модернизма. Золотая середина… гм-м…

Он закашлялся. Я сразу потеряла интерес к его речи. Искусство никогда не было моим коньком.

А вдруг тут все такие?

Я с опаской оглядела присутствующих и успокоилась; оратора никто не слушал. Он был из тех людей, которым главное – говорить, неважно, воспринимает ли кто-нибудь его слова.

Кстати, а по поводу импрессионизма – это довольно дельная мысль, надо бы запомнить. И про прокрустово ложе классицизма и про анархию модернизма – всё верно, могу подписаться под каждым словом.

Последним, кто меня заинтересовал, это был плотный мужчина в сером свитере, лет, наверное, сорока-сорока пяти. Верхняя половина лба у него была очень белой, нижняя – сильно загорелой. Это – главный признак, по которому можно отличить звездолётчика от прочих смертных. Из-за такого характерного загара некоторые невежливые люди называют космонавтов обезьянами.

Меня заинтересовала не столько его профессия (не совсем обычная, однако довольно распространённая), сколько поведение. Незнакомца, казалось, так же, как и меня развлекало всё, происходящее за столом. Он не участвовал в общем разговоре, спокойно обедал, как-то свысока оглядывал окружающих. На миг его глаза задержались на мне. Я невольно поёжилась и опустила взгляд, словно мышка перед удавом. Очень неприятно чувствовать чьё-то моральное превосходство.

Неожиданно совсем рядом прозвучало знакомое название. "Галактические финансы". Я насторожилась и прислушалась к разговору. Говорила высокая чопорная дама, по всем признакам напоминающая старую деву.

– … И, что самое интересное, на его персональном счёте обнаружилось больше десяти миллионов рублей! Это как же он их заработал?

– Мешки по ночам разгружал! – Сострила сидящая рядом женщина средних лет с сильно завитыми волосами.

– Я Вам скажу милочка, – перебила её сидящая рядом старуха, – что нам пудрят мозги. На самом деле все тамошние Навигаторы спят и едят на золоте. И об этом все давным-давно знают. А главный-то Сенатор столько нахапал, что его свои же и сдали!

– Ну, наконец-то, Сенатор арестован!

– Это для нас, для черни. – Последнее слово старуха произнесла таким тоном, что стало ясно, что себя она "чернью" ни в коем случае не считает. – На самом деле, он сидит у себя в резиденции, попивает кофе и смеётся над нами.

Наглая ложь! Я чуть было не вскочила с места и только большим усилием воли сдержала себя в руках.

Однако эти слова заставили меня задуматься. Даже после этих слов на меня не обратили внимания! ВООБЩЕ! Но этого же просто не может быть! Неужели никто не знает, кто я такая?

В конце концов, даже если я ошиблась номером дома и попала не туда, неужели никто из них не смотрит телевизор?! Не скажу, что я звезда экрана, но единственная дочь сенатора Земли по любому должна примелькаться всем и каждому, в каком бы медвежьем углу галактики тот бы не жил.

Я почувствовала себя самозванкой. Даже обед, с гастрономической точки зрения, перестал меня интересовать; кусок в горло не лез. Какой уж тут обед, если с минуты на минуту может появиться настоящая Полина, которую они ждут! И тогда всё раскроется. Ни разу в жизни со мной не происходили такие казусы.

Теперь я деланно-внимательно рассматривала клубни картошки, лежащие у меня в тарелке, и не имела смелости даже на миг поднять глаза, опасаясь, что меня могут узнать. Так какую же Полину они в конце-концов ждали?!

Жуть!

Я едва дождалась окончания трапезы.

Когда все зашумели и стали подниматься из-за стола, ко мне подошла хозяйка.

– Полиночка, пойдём, я провожу тебя в твою комнату.

Я молча подчинилась и поплелась вслед за ней. Я была совсем не в том состоянии, чтобы проявлять инициативу и мечтала только об одном: быстрей бы всё это закончилось. Больше всего мне хотелось остаться в полном одиночестве и привести свои мысли в порядок.

– Мишель! – Позвала хозяйка. (Я даже не представляю, как её зовут!!) – У тебя в комнате две кровати?

Рядом появился мальчик, который "медитировал", сидя за обеденным столом.

– Две, – подтвердил он, впервые посмотрел на меня, и я сразу поняла, что он меня узнал. В его взгляде я прочитала знакомые эмоции: страх, восхищение, недоверие, что-то ещё такое, что трудно выразить общедоступными словами.