АЛИНА.
Кое-кто уже пытался спасти мир. Даже церковь такая была, её называли католической.
ЖАН.
Дай мне чуть-чуть времени. Алина мне нужно время. У меня никогда не было никого, поэтому были все. Я так далеко отлетел от самого себя, что теперь кружусь как колесо без оси. Я пока не для себя… Я ещё не начал жить для себя. Дай мне срок, и никого не будет, кроме тебя и меня.
АЛИНА.
Ты так ловко заговариваешь зубы, что это просто неприлично.
ЖАН.
Мы будем жить для нас, ты и я. Мы вдвоём откроем маленькую бакалейную лавку. Будем жить тихо – мирно.
АЛИНА.
Нам остаются только чувства. Я знаю, что голова обанкротилась. Я знаю, что все системы тоже обанкротились, особенно те, которые преуспели. Я дам тебе одну книжку. Это немецкий автор, он писал пятьдесят лет назад, во времена Веймарской республики. Эрих Кёстнер. Книга называется "Фабиан". В конце Фабиан идёт по мосту и видит девочку, которая тонет. Он кидается в воду, чтобы её спасти. И автор заключает: "Девочка выплыла на берег. Фабиан утонул. Он не умел плавать".
ЖАН.
Я это читал.
АЛИНА.
Каким образом? Ты читал? Где? Эта книга давно уже не продаётся.
ЖАН.
Я читаю что попало. Я ведь автодидакт.
АЛИНА.
Жан, ты притворщик. Где ты это читал?
ЖАН.
В муниципальной библиотеке в Иври. А что тебя волнует? Я что, не имею права читать? Это не вяжется с моей рожей? Я поступил бы не так, как Фабиан. Я привязал бы себе на шею все двенадцать томов всемирной истории, чтобы быть уверенным, что немедленно пойду ко дну…
АЛИНА.
Негодование, протест, бунт по всей линии всегда превращает тех, кто избрал этот путь, в жертвы. Доля бунта, но и доля принятия тоже, только так. Я готова до известной степени остепениться. Я тебе сейчас скажу, до какой именно степени я готова остепениться: у меня будут дети. Семья. Настоящая семья, с детьми, и у каждого две руки и две ноги. Извини. Я тебя испугала… Ключ я оставлю под половичком.
ЖАН.
Что ты мне посоветуешь делать с мадемуазель Корой?
АЛИНА.
Я не собираюсь тебе ничего советовать. Не имею права.
ЖАН.
Лучше продолжать и потихоньку опустить всё на тормозах или порвать разом?
АЛИНА.
Это ничего не изменит. Ну пока, надеюсь, до вечера. Но если ты больше никогда не придёшь, я пойму. Нас ведь на Земле что-то около четырёх миллиардов – у меня много конкурентов. Но мне бы хотелось, чтобы ты пришёл.
ЖАН.
Алина...
АЛИНА.
Что?
ЖАН.
Теперь у меня одна ты. С другими покончено.
ИНТ. БИСТРО ВЕЧЕР.
Мадемуазель Кора и Жан подходят к стойке. За стойкой хозяин бистро ФЕРНАНДО.
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Фернандо, котик, привет! Сто лет не виделись…
ФЕРНАНДО.
Здравствуй, Кора, здравствуй…
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Я хотела представить тебе молодого актёра, которого я опекаю...
Жан протягивает руку Фернандо.
ЖАН.
Марсель Прокляд. Певец, танцор, эксцентрик, говноглотатель. Могу прямо сейчас показать сальто мортале…
ФЕРНАНДО.
Нет спасибо, только не здесь.
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Я защищаю его интересы. Я скоро…
ФЕРНАНДО.
Мадемуазель Кора в своё время была знаменитостью. Талант!
Фернандо наливает Жану выпить.
ФЕРНАНДО.
Тяжело, когда после такой славы тебя забывают. Я сам был велогонщиком, трижды участвовал в Тур де Франс.
ЖАН.
Вы до сих пор тренируетесь?
ФЕРНАНДО.
Иногда, по воскресеньям. Ноги уже не те. Скорее так, по старой памяти. Вы, похоже, тоже спортсмен?
ЖАН.
Да, боксёр.
ФЕРНАНДО.
О, конечно, простите! Ещё рюмочку?
ЖАН.
Нет, спасибо, надо держать форму.
ФЕРНАНДО.
Так, значит, бокс? Как Пиаф и Сердан… Для меня эта пара – образец самой возвышенной любви. Если бы Сердан не разбился, они бы всегда были вместе.
ЖАН.
Что делать, такова жизнь.
ФЕРНАНДО.
Я думал, Мадемуазель Кора лет десять назад, совсем ко дну пойдёт. Работала в пивной – мадам пипи. Кора Ламенэр представляете! Угораздило её связаться при немцах с этим подонком! К счастью, она встретила одного из своих бывших поклонников, он о ней позаботился. Определил ей хорошую пенсию. Так что она ни в чем не нуждается. (доверительно)Он король пред-а-порте кажется. Один еврей.
ЖАН.
(усмехнулся)Точно.
ФЕРНАНДО.
Вы его знаете?
ЖАН.
Не иначе! Пожалуй, выпью ещё аперитива.
ФЕРНАНДО.
Надеюсь это между нами, ладно? Мадемуазель Кора ужасно стыдится того времени когда она была мадам пипи. Душевная рана.
ЖАН.
Я сидел и думал о том, что сделал для неё месье Соломон, и диву давался – похоже на сказку! Женщина на старости лет осталась без средств, и вдруг появляется самый настоящий король, вызволяет её из писсуара и даёт ренту. А потом решает, что этого мало, и дарит ей кое-что ещё – вашего покорного слугу, потому что решил, что я – это то, в чём она нуждается, и пожелал не ограничиваться только финансовыми щедротами. Счёл, наверно, что я смахиваю на того мерзавца и потому должен ей понравиться – так у него выражается ирония, или сарказм, или что-нибудь похуже: злорадство или месть за то, что она его бросила ради фашиста. Да он ещё и король иронии, наш старик Соломон.
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Где ты витаешь, Жано? О чем задумался?
ЖАН.
Я здесь, рядом с вами, мадемуазель Кора.
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Извини, Жано… Я звонила одной приятельнице. Ты уже выбрал? Сегодня у них заяц в вине. Заяц и вино для Зайчика Жано!
Фернандо ставит пластинку. Звучит аккордеон.
ЖАН.
Мадемуазель Кора, а почему в жанровых песнях всегда одни несчастья и разбитые сердца?
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Иначе нельзя, понимаешь, специфика жанра.
ЖАН.
Но всё имеет пределы. У вас там одинокая мать идёт на панель, чтобы вырастить дочку, та становится красивой и богатой, а старая обнищавшая мамаша замерзает на улице. Кошмар!
МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.
Зато хватает за душу. Людей не так легко пронять.
ЖАН.
Кому-то, может, и приятно такое слушать и сознавать, что им, по крайней мере, не надо бросаться в Сену или замерзать на улице, но, на мой взгляд, в жанровых песнях должно быть побольше оптимизма. Будь у меня талант, я бы прибавил им счастья, а не заставлял стонать и страдать. Не такой уж это, реализм, когда женщина бросается в Сену из-за того, что её бросил дружок.