«Многие считали этого ловкого предателя необычайным честолюбцем, адским самолюбивым чудовищем, с душой, всеми дьяволами наполненной, хотевшим совместить в своих руках всю власть, все могущество, быть наибольшим и тут и там, никого не щадя, никого не любя. Быть может, историки, отодвинутые дальше от современности, правильнее понимают мотивы каждого деятеля, каждого политического работника, но нам, вместе работавшим с Азефом, кажется не без основания, что самым сильным дьяволом в его душе была подлая его трусость, ну и... корысть. Первая, конечно, играла крупнейшую, преимущественную роль,— ведь ни одна страсть не доводит до той степени падения, как трусость: „начнет, как бог, а кончит, как свинья“, сказал наш поэт об одном из персонажей своего произведения» [572].

Приведу описание внешности провокатора, принадлежащее Г. А. Лопатину, и его впечатление от их первой встречи:

«Увидев его на большом собрании, я спросил у соседа: «Это еще что за папуас?» — «Какой?» — «Да вон тот мулат с толстыми, чувственными губами».— «Этот... (склонившись к моему уху) Это Иван Николаевич!» — «Как? Это он? И вы отваживаетесь оставаться наедине с ним в пустынных и темных местах?! — говорю я полушутя.— Но ведь у него глаза и взгляд профессионального убийцы, человека, скрывающего какую-то мрачную тайну...» Затем, встречаясь с ним ежедневно в течение 10 дней и в продолжение целого дня, я ни разу не обменялся с ним ни одним словом, ни одним рукопожатием. А заметьте, всякий вам скажет, что я общительный человек, и я видел его в кругу наших общих друзей, а его почитателей. Не скрою, что я уже слышал о нем кое-что худое, но меня уверяли, что это злостные сплетни его партийных врагов, а дошедшие до меня факты не оправдали еще тогда в моих глазах зловещих выводов»[573] .

Еще одно описание внешности Азефа, принадлежащее Л. Г Дейчу: «Но взглянув на его физиономию, хорошо помню, я подумал: можно же иметь в своей среде человека с таким лицом! Во всем нашем революционном движении не было другого такого монстра» [574].

Студент Н. Крестьянинов, увидевший Азефа зимой 1902 года, описал его несколько иначе: «От всей его грузной, тяжело поместившейся на стуле фигуры, от бронзового, как мне показалось, неподвижного лица веяло силой и хладнокровием. Его спокойствие и уверенность невольно передались мне. Партия социалистов-революционеров не казалась уже бесплодной вереницей воскресших героев «Народной воли» и бледных фантастических офицеров... Наоборот, я начинал все более и более сознавать, что партия — большое, солидное, практическое и даже непосредственно практическое дело, если господа с такой непоэтической наружностью находят возможным соединить с ней свою судьбу» [575].

РАЗОБЛАЧИТЕЛИ

Первые сведения о провокаторской деятельности Азефа восходят к 1894 году, когда, после арестов в Ростове-на-Дону, подозрение падо на студента Азефа из русской колонии в Карлсруэ [576]. В 1903 году молодой эсер Крестьянинов открыто обвинил Азефа в предательстве, он располагал неопровержимыми доказательствами и потребовал открытого разбирательства. Авторитетная комиссия разобралась и поверила Азефу на слово. 26 августа 1905 года член Петербургского комитета партии социалистов-революционеров Е. П. Ростковский получил письмо Меньшикова, сообщавшее о провокаторской деятельности Н. Г. Татарова и Азефа. «Я не выдержал! — вспоминал Меньшиков.— «История не часто повторяется; едва ли я дождусь более благоприятного стечения обстоятельств; надо действовать» — так подумал я. И, вопреки своему правилу — полагаться лишь на самого себя, обратился к вождям партии социалистов-революцио-неров с письмом, в котором указал, с приведением ряда фактов, на предательство Татарова и Азефа и предложил, при условии точного соблюдения выставленных мною требований, вступить в сношения со мною, обещая продолжать разоблачения»[577]. На службу к Ростковскому письмо Меньшикова принесла его жена. Приведу содержание этого письма:

«Товарищи! Партии грозит погром.

Вас предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Т., весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска, втерся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Иваницкой Бар., указал, кроме того, Фре., Николаева, Фейта, Старынкевича, Леоновича, Сухомлина, многих других, беглую каторжанку Акимову, за которой потом следили в Одессе, на Кавказе, в Нижнем, в Москве, Питере (скоро, наверное, возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуй-ским. Этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на Тамбовского губернатора, Коно-плянникову в Москве (мастерская), Вединяшина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Чередина в Киеве, Бабушку (укрывается в Саратове у Ракитниковых)... Много жертв намечено предателями. Вы их обоих должны знать. Поэтому мы обращаемся к вам. Как честный человек и революционер, исполните, но пунктуально (надо помнить, что не все шпионы известы и что многого мы еще не знаем) следующее. Письмо это немедленно уничтожьте, не делайте с него копий и выписок. О получении его никому не говорите, а усвойте основательно содержание его и посвятите в эту тайну, придумав объяснение того, как вы ее узнали, только: или Бр еш-ковскую, или Потапова (доктор в Москве), или Майнова (там же), или Прибылева, если он не уехал из Питера, где около него трутся какие-то шпионы. Переговорите с кем-нибудь из них лично (письменных сношений по этому делу не должно быть совсем). Пусть тот действует уж от себя, не называя вас и не говоря того, что сведения получены из Питера. Надо, не разглашая секрета, поспешить распорядиться. Все, о ком знают предатели, пусть будут осторожны, а также и те, кто с ними близок по делу. Нелегальные должны постараться избавиться от слежки и не показываться на места, где они раньше бывали. Технику следует переменить сейчас же, поручив ее новым людям. Если не можете все сделать, как мы советуем,— ничего не предпринимайте, если же исполните все в точности, то уведомьте помещением в почтовом ящике ближайшего номера «Революционной России» заметкой: «Доброжелателям. Исполнено». В этом случае последуют дальнейшие разоблачения» [578].

Меньшиков нервничал, это чувствуется по письму. Он-то уж понимал, как любой неверный шаг легко откроет властям его предательство. Но в очередном номере эсеровской газеты «Революционная Россия» условленного уведомления Меньшиков не обнаружил. В день получения письма Ростковский дал его Азефу. Тот, прочитав письмо, сказал, что Т.— это Татаров, а Азиев — это Азеф, то есть он. Письмо вместе с Азефом перекочевало в Москву, оттуда в Женеву и Париж и ни у кого не вызвало подозрений в отношении Азефа.

Эсеровские лидеры приняли сообщение Меньшикова за начало развития полицейской интриги, направленной против руководства партии. Они не могли и не желали верить в предательство члена ЦК и главы Боевой организации. На рядовых членов партии письмо Меньшикова произвело удручающее впечатление, оно поселило в них сомнение[579] . Татарова допрашивала комиссия, специально созданная для расследования $того дела. Он путался, изворачивался, его уличали во лжи, он указывал на Азефа как на провокатора [580]. Тем временем по амнистии после манифеста 17 октября 1905 года из тюрем вышли эсеры, и в комиссию посыпались сообщения о том, что Татаров приходил в Петербургское охранное отделение для опознаний. По решению ЦК 22 марта 1906 года эсер Ф. Назаров стрелял в Татарова, а затем добил его кинжалом на глазах у его родителей.