Тревога, вызываемая страхом утратить автономию, в ее кишечной форме, касается возможного опорожнения и очищения кишечника малыша «враждебными» людьми и внутренними «диверсантами» против его желания. Соответственно амбивалентному аспекту этой стадии, противоположный страх, вероятно, касается угрозы оказаться запертым, быть вынужденным удерживать содержимое переполненного желудка и кишечника, попасть в «безвыходное» положение.
В мышечной сфере также существует парная интолерантность: тревога, вызываемая у ребенка ощущением, что его ограничивают и настаивают на своем вплоть до наступления мышечного бессилия, имеет свою пару в ощущении, будто его вообще никто и ничто не удерживает, в чувстве утраты внешних ограничений и границ, а с ними и необходимой ориентации для определения собственной автономии. А родство мышечного и анального садизма, по-видимому, благоприятствует развитию страха быть атакованным с тыла, оказаться либо поверженным и связанным, либо изнасилованным ректально, в позе животных.
«Быть выдающимся, непревзойденным» имеет множество коннотаций гордости и изоляции, желания быть объектом восхищения и обожания, а также страха оказаться незащищенным перед разрушительной проверкой и, конечно, страха провалиться.
В центре локомоторно-фаллических страхов мальчика таится страх «кастрации», страх лишиться интрузивного оружия. Клинические данные в пользу стратегического существования страха за тот чувствительный орган (пенис), который столь дерзко «высовывается», поистине неисчислимы. Более распространен, однако, страх остаться маленьким: либо в своих размерах, либо по величине гениталий — иначе говоря, страх оказаться обделенным «надлежащим имуществом».
В ходячем состоянии имеет место страх лишиться подвижности и свободы передвижения, но наряду с ним и страх остаться без поводыря, не отыскать границ, устанавливаемых с тем, чтобы можно было отвоевывать и защищать свою инициативу. Здесь находится инфантильный источник потребности (человека) во враге, — что бы он мог вооружиться и бороться с конкретным противником, освобождаясь, тем самым от тревоги по поводу неведомых врагов, которые в непредсказуемое время могут застать его безоружным и незащищенным.
Страх остаться пустым (орально) или быть опустошенным (анально) имеет особое качество у девочек, поскольку образ тела девочки (даже до того, как она «узнает» свое внутреннее анатомическое устройство) включает ценное внутреннее содержимое, от которого зависит ее осуществление как организма, персоны и носителя роли. Этот страх быть оставленной пустой или, проще, быть оставленной, по-видимому, является самым основным женским страхом, распространяющимся на весь период жизни женщины. Обычно он усиливается с каждой менструацией и наносит свой завершающий удар в климактерический период. В таком случае неудивительно, что вызываемая этими страхами тревога может выражаться либо в полном подчинении мужскому намерению, в отчаянном поединке с ним, либо в стремлении «поймать» мужчину и превратить его в собственность.
Здесь я должен особо подчеркнуть одно из самых парадоксальных и далеко идущих последствий женского страха быть оставленной. Чтобы мужчины не отказывались от них и не бросали в периодических поисках состязания, завоевания и войны, женщины склонны не подвергать сомнению их подвиги, которые то и дело приводят к разрушению семьи и убийству сыновей. Женщины притворяются, что действительно придают большое значение войне и великолепной экипировке мужчины, тогда как на самом деле они просто выучились принимать как неизбежность то мужское воинственное возбуждение, которое, по существу, находится за пределами их понимания. Вполне возможно, что мы не в состоянии покончить с войнами до тех пор, пока женщины, ради осмысленного выживания, не отважатся признать и поддержать до сих пор неразвитую способность невооруженного сопротивления. Но для этого им нужно сначала научиться понимать свой страх оказаться брошенной и свою нерасположенность беспристрастно подвергать сомнению культивирование мужчиной войны ради войны.
Конечно, где-то маленькая девочка выучивается ненавидеть того, кто с таким самодовольным видом получает то, что ему требуется — и может воспользоваться своим правом на удовольствие немедленно. Посредством «проекции», слишком сложной для краткого анализа, ненависть девочки усиливает ее страх быть изнасилованной, который вызывает тревогу, легко объединяющуюся с целым рядом прегенитальных страхов: опасением, что тебе причинят вред, чего-то или кого-то лишат и оставят ни с чем. В свою очередь мужчины не упускают случая воспользоваться этой тревогой, когда им нужно получить у женщин согласие в отношении своих воинственных фантазий и агрессивных провокаций: всегда найдется женщина, страна или принцип, символически изображаемые в облике сверхчеловеческой женщины, которую нужно защитить от захвата и насилия.
Итак, мы перечислили несколько базисных интолерантностей, страхов и (развивающихся из них) тревог, являющихся результатом того простого обстоятельства, что человеческая жизнь начинается с долгого и неторопливого детства, а сексуальность — с привязанности к родительским фигурам. Страхам, основанным на анатомии и развитии организма, здесь придается особое значение, поскольку строение тела и его рост оказываются самыми ранними, всеобъемлющими и наименее сознаваемыми темами страха. Полная сводка интолерантностей, вероятно, уравняла бы по значению с «организменными» страхами и тревогами замешательство малыша перед лицом непредсказуемых вспышек напряжения и гнева, периодически охватывающих находящихся рядом взрослых. В более позднем детстве и раннем подростковом возрасте все эти страхи становятся неотъемлемой частью межличностных затруднений («эдипов комплекс», «детская ревность»), которые касаются старших и младших соперников и их конфликтующих запросов. Ибо старший претендует на право собственности на основании того, что появился на свет первым и является сильнее, а младший требует равных прав исходя из того, что пришел последним и является слабее. Такое противоречие отнюдь не легко уладить, причем безразлично, проявляется ли оно в системе воспитания ребенка или в политических системах.
Мы пришли к выводу, что только постепенное нарастание чувства идентичности, основанное на личном опыте социального здоровья и культурной солидарности в конце каждого главного кризиса детства, сулит тот периодический баланс в человеческой жизни, который — при интеграции стадий эго — способствует чувству гуманности. Но повсюду, где чувство идентичности утрачивается, где целостность и полнота уступает место отчаянию и отвращению, генеративность уступает стагнации, интимность — изоляции, а идентичность — смешению ролей, боевые порядки объединенных инфантильных страхов легко приходят в движение. И только идентичность, благополучно бросившая якорь в «родовом имении» культурной идентичности, способна создавать осуществимое психосоциальное равновесие. [Понятие «эго-идентичность» может быть неправильно истолковано в двух отношениях. Одно заблуждение связано с предположением, что полная идентичность свойственна конформисту и что чувство идентичности достигается, главным образом, благодаря полному подчинению индивидуума установленным социальным ролям и безоговорочному приспособлению к требованиям социальных перемен. Бесспорно, никакое эго не может развиваться вне социальных процессов, предлагающих осуществимые прототипы и роли. Однако здоровый и сильный индивидуум приспосабливает эти роли к дальнейшим процессам своего эго, тем самым внося свой вклад в поддержание социального процесса. Второе заблуждение касается тех, кто посвящает себя изучению и уединенному поиску человеческой целостности и кто, занимаясь этим, кажется, живет вне и над той группой, из которой он вышел. Поднимаются ли такие люди выше всякой идентичности? В своем развитии они были отнюдь не независимы от идентичности своих групп, которую в действительности могли впитывать вплоть до вырастания из них. Не свободны они и от новой общей идентичности, хотя могут разделять ее только с очень немногими, кто, возможно, даже и не живет в одно время с ними (здесь я имею в виду Ганди и его отношения как с Индией, так и с Иисусом из Назарета).]