– Последний раз он выписал чек на пять фунтов третьего дня. Но вчера он где-то пропадал до самого вечера.

– Как он одет?

– Синее пальто, синий костюм, котелок.

– Вы не знаете, где он провёл вчерашний день?

– Нет. До этого он совсем не выходил.

– Он состоит ещё членом какого-нибудь клуба?

– Нет.

– Кому из старых знакомых известно о его возвращении?

– Никому.

– Вы говорите, он не взял с собой чековой книжки? Динни, как скоро ты можешь разыскать этого молодого человека?

– Немедленно, если разрешите позвонить, дядя, ин ночует в своём клубе.

– Звони.

Динни вышла к телефону. Вскоре она вернулась и объявила, что Ален Тесбери уже выезжает и обо всём известит Эдриена. Он представится как старинный друг больного, сделает вид, будто не знает, что тот ушёл из лечебницы, и попросит в случае возвращения Ферза сообщить ему об этом, чтобы он мог навестить его.

– Молодчина, – одобрил Эдриен. – У тебя есть голова на плечах, дорогая. А теперь отправляйся и присмотри за Дианой. Дай мне номер вашего телефона в Кондафорде.

Он записал его и усадил женщин в такси.

– Дядя Эдриен – самый хороший человек на свете, – сказала Динни.

– Никто не знает этого лучше, чем я, Динни.

Вернувшись на Оукли-стрит, они поднялись наверх и уложили вещи. Динни боялась, что в последнюю минуту Диана откажется ехать, но та дала Эдриену слово. Вскоре они уже были на вокзале. Полуторачасовой переезд прошёл в полном молчании. Обе они настолько обессилели, что забились по углам купе и словно оцепенели. Только сейчас Динни поняла, какое напряжение пришлось ей выдержать. А ведь, в сущности, ничего особенного не было ни грубостей, ни покушений, ни даже простой сцены. Какая жуткая вещь помешательство, какой оно вселяет страх, как разрушает нервы! Теперь, когда встреча с Ферзом больше не угрожала девушке, он опять вызывал в ней одну жалость. Динни представляла себе, как он бродит по городу, теряя рассудок, не зная, куда преклонить голову, на чью руку опереться, стоя на грани – может быть, уже за гранью! О этот страх, вечный спутник самых трагических несчастий! Преступники, прокажённые, безумцы – все, чья судьба и недуг вселяют ужас в окружающих, безнадёжно одиноки в напуганном ими мире. Теперь, после вчерашней ночи, Динни гораздо лучше понимала, почему Ферз с таким отчаянием говорил о порочном круге, в котором мечется умалишённый. Теперь она знала, что не вынесла бы общения с помешанным, – у неё недостаточно крепкие нервы и толстая кожа. Теперь ей стало ясно, за что так жестоко обращались с сумасшедшими в старину. Здоровые собаки кидаются на бешеную потому, что их собственные нервы не выдерживают. Презрение и грубость, которые обрушивались на слабоумных, были просто самозащитой. Здоровые мстили больным за свои измотанные нервы. Тем горше, тем мучительнее думать об этом! И по мере того как поезд подвозил девушку все ближе к её мирному дому, она все больше разрывалась между желанием отбросить всякую мысль о несчастном отщепенце и жалостью к нему. Она посмотрела на Диану, полулежащую с закрытыми глазами в противоположном углу купе. Что же перечувствовала она, связанная с Ферзом воспоминаниями, узами закона, детьми? Лицо её, прикрытое шляпкой, носило следы долгих испытаний: его тонкие черты стали суровыми. Губы Дианы еле заметно шевелились, – она не спала. "Какая же сила помогает ей держаться? – спрашивала себя Динни. – Она не религиозна, ни во что особенно не верит. На её месте я бы все бросила и убежала куда глаза глядят. Так ли?" Видимо, в человеке живёт сознание долга перед самим собой, и оно-то не позволяет ему ни отступать, ни сгибаться.

На станции их никто не встретил, поэтому они сдали вещи на хранение и двинулись в Кондафорд пешком по тропинке, ведущей через поле.

– Удивляюсь, – неожиданно заговорила Динни, – как плохо мы, современные люди, переносим волнение. Но была бы я счастлива, если бы провела тут всю жизнь, как наши старые фермеры? Вот Клер – той здесь не нравится. Ей нужно всё время быть в движении. Наверное, в каждом человеке обязательно сидит какой-то чёртик.

– Я не замечала, чтобы он выглядывал из вас, Динни.

– Жаль, что я была совсем маленькой во время войны. Когда она кончилась, мне едва стукнуло четырнадцать.

– Вам повезло.

– Не знаю. Вы, должно быть, испытали тогда много волнующего, Диана.

– Когда она началась, я была в вашем теперешнем возрасте.

– Замужем?

– Только-только обвенчалась.

– Он, наверное, прошёл всю войну?

– Да.

– Это и послужило причиной?

– Вернее, поводом.

– Дядя Эдриен упоминал о наследственности. Дело в ней?

– Да.

Динни указала на крытый соломой коттедж:

– В этом домике живут двое стариков – мои любимцы. Эта пара провела здесь пятьдесят лет. Способны вы на такое, Диана?

– Теперь да. Я хочу покоя, Динни.

До поместья они дошли молча. Там их ожидало сообщение от Эдриена. Ферз в лечебницу не вернулся, но они с Хилери полагают, что напали на верный след.

Диана побыла с детьми и ушла к себе в комнату, а Динни отправилась в гостиную к матери.

– Мама, я должна об этом рассказать. Я молилась, чтобы он умер.

– Динни!

– Ради него самого, ради Дианы, ради детей, ради всех, ради меня самой, в конце концов.

– Конечно, если он безнадёжен…

– Безнадёжен он или нет – мне всё равно. Это слишком страшно. Провидение – пустой звук, мама.

– Дорогая!..

– До него слишком далеко. Наверно, у творца был план, когда он создавал вселенную, но нам, как личностям, он уделил столько же внимания, сколько комарам.

– Тебе нужно выспаться, родная.

– Да. Но я и потом буду думать так же.

– Не позволяй таким мыслям укореняться, Динни. Это портит характер.

– Не вижу связи между убеждениями и характером. Я не начну вести себя хуже оттого, что перестану верить в провидение или загробную жизнь.

– Конечно, Динни, но…

– Нет, я начну вести себя даже лучше. Если я порядочная, то лишь потому, что быть порядочным – хорошо, а не потому, что я на этом выигрываю.

– Но чем же хороша порядочность, если бога нет?

– О дражайшая и нежная матушка, я ведь не сказала, что бога нет. Я только сказала, что до него слишком далеко. Представь себе, как творец вопрошает: "А что, этот шарик – Земля ещё вертится?" И ангел ответствует: "О да, сэр, и вполне исправно". – "Надо взглянуть, не заплесневел ли он и не водятся ли на нём чрезвычайно беспокойные маленькие паразиты…"

– Динни!

– "Понятно, сэр. Вы имеете в виду людей?" – "Вот именно. Мне помнится, мы их так и назвали".

– Динни, это ужасно!

– Нет, мама, если я порядочна, то лишь потому, что порядочность завещана людьми на благо людям, как красота завещана людьми на радость людям. Я ужасно выгляжу, правда, дорогая? У меня такое состояние, словно я ослепла. Пойду прилягу. Не знаю, мама, почему меня все это так расстроило. Наверное, потому, что я видела его лицо.

Динни повернулась и вышла с подозрительной быстротой.

XXVII

Исчезновение Ферза было праздником для чувств того, кому его возвращение причинило столько страданий. Даже мысль о том, что он положил конец этому празднику, взяв на себя поиски Ферза, не мешала Эдриену испытывать облегчение. Он был исполнен почти энтузиазма, когда сел в такси и направился к Хилери, раздумывая по дороге, как разрешить задачу. Боязнь огласки закрывала для него такой прямой и естественный путь, как обращение к полиции, радио и прессе. Эти институты пролили бы чересчур яркий свет на судьбу Ферза. Размышляя о средствах, остающихся в его распоряжении, Эдриен чувствовал себя так, словно перед ним один из тех кроссвордов-головоломок, которыми он, как и все люди с развитым интеллектом, сильно увлекался в своё время. Рассказ Динни не позволял точно, в пределах нескольких часов, установить, когда ушёл Ферз. Чем дольше откладывать опрос соседей по Оукли-стрит, тем меньше шансов наткнуться на тех, кто его видел. Не повернуть ли обратно в Челси? Эдриен, продолжая ехать к Лугам, подчинялся скорее инстинкту, чем разуму. Хилери был его вторым "я", а когда на человека возлагается такая задача, две головы бесспорно лучше одной. Он подъехал к дому священника, не наметив определённого плана и решив просто порасспросить людей на набережной и Кингз-род. Ещё не было половины десятого, и Хилери сидел за своей корреспонденцией. Выслушав новость, он позвал в кабинет жену и предложил: