— Говори, что у тебя в свертке!

— Оберточная бумага, несу в магазин.

— А ну, показывай! — крикнул молодой страж порядка и дернул сверток к себе так резко, что человек не смог его удержать. Полицейский разорвал сверток, извлек из него пачку прокламаций и стал читать вслух: «Долой милитариста Сунь Чуаньфана, обдирающего народ!» От удивления он даже язык высунул, но тут же спрятал его:

— А ты смельчак, самого главнокомандующего ругаешь!

Следом за этим он извлек из свертка листок побольше — «Рабочую декаду» — и стал читать заголовки: «Совет профсоюзов объявляет забастовку», «Настал последний день бандита Суня»! «Рабочие Шанхая, вооружайтесь!»

— Ха, да ты из партии революции? Таких-то нам и велено хватать!

Полицейский разорвал газету и со всего размаху ударил беглеца по щеке, затем по другой. Тот стал отбиваться. С криком «Бей длинноволосого!» в драку включился старый Чэнь. Одной рукой он вцепился в длинные волосы предполагаемого «революционера», другой стал бить его куда попало. «Ты из партии революции, ты мою жизнь изменить хочешь, так мои кулаки не дадут тебе ничего менять!» — кричал Чэнь и бил еще ожесточеннее. Под ударами двух нападающих молодой беглец стал постепенно сдавать, хотя продолжал вырываться и браниться. Было видно, что он не собирается просить пощады.

Когда же крики избиваемого стали стихать, полицейские умерили свой пыл и стали подумывать об ожидающей их награде. Они всерьез верили, что, если переловить революционеров, в Поднебесной наступит спокойствие и благоденствие. Довольный донельзя старый Чэнь потащил по земле полумертвого революционера, а молодой собрат со свертком агитлитературы пошел следом, насвистывая какую-то песенку.

Вскоре на улицу вернулась тишина. Но к этому времени исчезли последние звезды, и с черного, как тушь, неба полил сильный дождь.

ДНИ ТРЕВОГИ

Когда Чжан Вэйцюнь глубокой ночью не вернулся домой, и его жена, и Ду Дасинь очень забеспокоились. Расставаясь в шесть часов на территории концессии с Ду Дасинем, Чжан сказал ему, что идет в типографию забрать листовки и «Рабочую декаду». Так почему же его до сих пор нет? Ду предчувствовал, что вышла какая-нибудь неприятность. Он дважды ходил к Чжоу Байшуню, но и тот ничего не знал. По всему было видно, что жена Чжана все больше тревожится, а глядя на нее, волновался и Ду Дасинь.

— А я как раз шел к тебе, нам надо поговорить. Или лучше пойдем к Чжоу Байшуню.

По виду говорившего Ду Дасинь сразу догадался, что случилось что-то нехорошее, но по дороге они не проронили ни слова — каждый хранил свою тайну. Войдя в дом Чжоу, Гао Хунфа заговорил первым: «Чжан Вэйцюнь сидит в полицейском управлении». Эту новость он узнал от одного приятеля, служившего в этом управлении детективом. По его словам, задержанного собираются отправить в военную комендатуру, а это не предвещало ничего хорошего. Гао сообщил: тот приятель уговаривал его быть поосторожнее и припрятать все, что может вызвать подозрения. Наконец, он попросил Ду Дасиня быть особенно осмотрительным — как бывший студент, он может легко привлечь к себе внимание в этом районе, а ведь на нем лежит главная ответственность за работу отдела пропаганды. Гао Хунфа опасался, что Чжан Вэйцюнь не выдержит побоев и выдаст Ду Дасиня.

Чжоу Байшунь внял совету и тут же спрятал хранившиеся у него профсоюзные документы в ящик, который перенес затем в другой дом. Гао Хунфа вернулся к себе, чтобы проделать то же самое. А Ду Дасинь погрузился в раздумья; он ничего не боялся, к тому же был уверен, что Чжан Вэйцюнь не под какими пытками не даст показаний, не такой он человек. Только около полудня он вернулся домой, и то с большой неохотой — ему не хотелось сообщать жене Чжан Вэйцюня новость о ее супруге. Но и не идти было нельзя — факты налицо, долго скрывать все равно не удастся, а она так переживает… Он рассказал женщине то, что знал, но добавил, что, по его мнению, дело мужа не такое уж серьезное, самое большее — посадят на несколько месяцев.

Новость обрушилась на жену Чжан Вэйцюня подобно удару грома. Они с Вэйцюнем поженились три года назад и с тех пор ни на день не расставались, жили душа в душу. И вот теперь он в заключении! Быть причисленным к революционерам в наши дни — вещь очень серьезная, кто знает, могут и к казни приговорить. А если такое случится, на что будут жить вдова с сиротой? Она даже не решалась подумать об этом, удар для нее был слишком силен.

Но потом она стала думать: как же это так — вчера все было в порядке, а сегодня его вдруг не стало? Может, это только сон, может, ее муж преспокойно работает сейчас на фабрике? Ей показалось, что она слышит его голос, звуки его шагов. Ни в какое управление его не забирали, вечером он, как всегда, придет домой. По своей молодости и неопытности она хотя и боялась всяких таких вещей, но не очень верила, что это действительно может произойти. Для нее реальностью была ее благополучная жизнь, а все остальное — из области фантазии. Когда же она осознала всю серьезность положения, она вконец растерялась и залилась слезами. Другая затаила бы обиду, даже возненавидела бы Ду Дасиня с Чжоу Байшунем; ведь если бы ее муж не работал вместе с ними в профсоюзе, с ним ничего бы не случилось. С точки зрения большинства женщин, это достаточная причина для ненависти, более того, они могли бы воспользоваться этим, чтобы шантажировать Ду Дасиня и иже с ним. Но в глазах этой маленькой, простодушной женщины все выглядело по-другому. — Она лишь сетовала на свою горькую участь, но никого не обвиняла.

Она горько плакала, лежа на кровати, а двухлетний сынишка, не понимавший, в чем дело, то и дело тормошил ее. Она что-то отвечала ему с полными слез глазами, но он опять ничего не мог понять и в конце концов разревелся сам. Теперь ей пришлось успокаивать мальчугана. Вечером она перестала плакать, приготовила еду, поиграла с сынишкой и заснула.

С того времени Ду Дасинь каждый день добывал сведения о Чжан Вэйцюне и пересказывал их жене. Сообщения его были примерно одинаковыми: никаких перемен, наверное, скоро выпустят. На самом же деле получаемые им известия были совсем иными, причем день ото дня хуже. На пятый день после ареста Гао Хунфа сообщил Ду и Чжоу о том, что Чжан Вэйцюня переправили в военную комендатуру. Волнуясь, Гао Хунфа повторил рассказ своего приятеля-детектива, видевшего там Чжан Вэйцюня. У арестованного от побоев распухло лицо, ноги кровоточили, но от твердил, стиснув зубы: «Передай моим, что, само собой, было бы здорово, если бы они меня выручили, но, если не сумеют, пусть не беспокоятся, я умру, но ни в чем не признаюсь… Прошу только, чтобы они позаботились о жене и детях. И еще передай, что я ни о чем не сожалею, пусть и они обо мне не плачут…» Когда Ду Дасинь представил себе распухшее от ударов лицо Чжан Вэйцюня, произносящего эти слова, вообразил себе состояние его души, острая боль пронзила его, и он не смог выговорить ни слова.

Настроение Гао Хунфа, Цай Вэйшэня и Чжоу Байшуня соответствовало пословице: «Кролик погиб, а лиса вчуже печалится». Они прекрасно понимали, что спасти товарища уже невозможно. Теперь их заботило одно — как бы им самим избежать такой же участи. Им чудилось, что вокруг них враги, что впереди их подстерегает опасность. Притом опасность эта приближается, как им ни хотелось бы поверить, что ее можно предотвратить. Их теперь пугал любой шум на улице, каждое громкое слово, и тем не менее они старались выглядеть как можно более спокойными, дабы никто не подумал, будто они трусливее других. Наступило тягостное затишье, время тянулось нестерпимо медленно, казалось, всех гнетет какая-то неодолимая сила.

Вдруг они услышали шаги человека, поднимающегося по лестнице. Сердца у всех троих заколотились. Раздался стук в дверь. «Кого вам?» — спросил Чжоу Байшунь, вытаскивая из ящика стола револьвер, и бросился к двери. В ответ послышалось: «Это я!» Но никто в комнате не разобрал, кому принадлежит голос.

— А кто вы такой? — опять спросил Чжоу Байшунь. Все вскочили со своих мест, один Ду Дасинь, погруженный в свои невеселые раздумья, остался недвижим.