— Дон Андонг, вы, должно быть, встречали молодого священника по имени Грегги Вирай?

— Конечно. Но он не cabron. Он был нашим капелланом в пещере.

— Ну так вот, поскольку он три года ведал этой часовней, жители баррио считают, что он вполне мог обнаружить потайной ход.

— Ну, это чепуха, — сказал Андре. — Если бы он его обнаружил, об этом узнал бы весь мир. Он такой. Как Ненита Куген. Чуть что узнает — и приходит в такое возбуждение, что должен тут же бежать и всем рассказывать.

— Но, — улыбнулся Алекс, — у него могли быть особые причины помалкивать об этом.

— Прекрати, Алекс, — сказал его отец.

— Папа, я просто хотел сказать, что он использовал потайной ход вместо личного туалета.

— Алекс, замолчи!

— Нем как могила, папа.

— Джек, — продолжал старец, — а потайной ход объясняет, каким образом Ненита Куген попала в пещеру?

— Или же как ее туда доставили. Но тогда она и тот, другой, кто бы он ни был, должны были пройти через часовню. А там у гроба все время дежурили.

— Да, я знаю, — сказал Алекс. — Я был там. Тебе разве не рассказали, Джек? Я ведь уже говорил, что Ненита Куген звонила мне в тот день после обеда и хотела встретиться, но, когда я приехал к ним около восьми, ее не оказалось. Тогда я поехал сюда, но ни папа, ни Чеденг не было дома, только Моника — накормила меня ужином. Потом я вернулся к себе в конгресс и работал над бумагами далеко за полночь. И только по пути домой вспомнил, что не был у гроба этого парня, Роммеля Магсалина, который, кстати, погиб из-за вашей пещеры, папа. Я остановился, купил цветы и отправился в баррио. Туда я прибыл около двух и провел там пару часов.

— Ну, отец, — засмеялся Андре, — тогда ведь и вы могли быть тот самый cabron, который спустил Нениту вниз по тайному ходу!

— Только если бы она была со мной, а вокруг не было никого.

— А в часовне, — спросил Джек, — ты оставался на какое-то время один?

— Один? Так ты серьезно? Там было сборище активистов, они устроили ночные бдения у гроба, и эти мальчишки были везде — в часовне и снаружи.

— Но ведь в то время, около двух, — сказал Джек, — почти все спали?

— Да. Они дежурили по очереди, и, когда я приехал, у гроба сидели только три паренька — спорили о том, где игроки лучше: в «Криспа» или в «Мариваса», хотя тоже, несмотря на баскетбол, клевали носом. Так что я отослал их вздремнуть. Но не успели они уйти, как в часовню с ревом ввалились три здоровенных увальня, пьяные и все в крови. «Да тут, пожалуй, пахнет убийством», — сказал я сам себе. Но, оказалось, они только что зарезали козу для поминок. Спрашивать у меня, кто я, собственно, такой и какого черта там делаю, не стали — тут же грохнулись на колени у гроба и начали выкрикивать такие, знаете, молитвы, что кровь стыла в жилах. Я еще подобного не слыхивал: прямо по «Гамлету» — отмщение и все такое прочее! В конце концов запас их ужасных литаний иссяк, и они, шатаясь, убрались прочь, но только я решил, что мне выпала минута тишины и покоя, как ворвалась толпа подростков: искали гитару, которую у них кто-то одолжил или что-то в этом роде, — и, пока ее не нашли, часовню, можете мне поверить, поистине сотрясал трубный глас, способный мертвого поднять из гроба. Потом явилась какая-то разъяренная мамаша — разыскивала дочку, не вернувшуюся домой, за ней — ревнивый возлюбленный, желавший узнать, не там ли его любовь. Там, знаете ли, все время, пока я сидел, то и дело появлялись новые люди. А ты говоришь — один! Ха! Да передо мной была какая-то многоглавая гидра!

— А когда, отец, — спросил Андре, — вы последний раз встречались с гидрой?

У Джека с души словно камень свалился. Он сказал:

— Этот Грегги и его приятель дежурили раньше. Хотел бы я знать, оставались ли они там одни хоть какое-то время. Потому что если нет, то они и не могли спустить Нениту Куген по потайному ходу. И следовательно, перед нами все та же тайна — как она попала в пещеру?

— Звучит как у Шерлока Холмса, — заметил Андре. — А в котором часу она могла попасть туда?

— Последний раз ее видели живой около семи вечера, в субботу, а тело нашли в семь утра в воскресенье, но врач говорит, что смерть наступила раньше, примерно часов в пять. Так что оказаться в пещере она могла где-то между восемью часами вечера в субботу и пятью утра в воскресенье. Но в восемь вечера в субботу активисты уже сходились в часовню, а в воскресенье в пять они уже почти все проснулись и снова собрались там. В промежутке же все время один-два человека были у гроба, возле алтаря.

— А это трудно — проникнуть в потайной ход? — спросил дон Андонг.

— Очень. Он под алтарем. Сначала надо убрать переднюю стенку. Потом вынуть массу барахла, которое там навалено. Потом поднять тяжелую доску, под которой находится люк.

— И незамеченным все это проделать нельзя.

— Абсолютно невозможно, дон Андонг. А потом еще все надо вернуть на свое место, иначе будет видно, что что-то не так. Но алтарь был в полном порядке и ночью, и наутро — никто не заметил ничего странного. У них там алтарь старинный, с ретабло[95], за ним священник служит мессу, повернувшись спиной к собравшимся. Когда служат мессу по-новому, приходится ставить стол.

— Знаю, я там бывал. Теперь мне ясно, почему на отца Грегги должно было пасть подозрение, раз он был там в ту ночь.

— Дон Андонг, а вы не знаете, где он сейчас? — (Джек чувствовал, что старец то ли чем-то смущен, то ли немного обеспокоен.) — Или ты, Алекс, ты не знаешь? Похоже, он сошелся с активистами.

— Да, я его встречал, — ответил Алекс и вдруг, сняв руку с колена отца, встал и направился к книжным полкам.

Андре с озабоченным видом вышел из-за кресла и уселся на подлокотник, словно сменив отца на посту.

— Отец всегда чувствует себя виноватым, когда священники и монахини примыкают к его движению, — сказал юноша.

— Ничего подобного! — взревел Алекс. — И не мое это движение! Это движение всех филиппинцев! А я не желаю, чтобы ваши священники и монахини принимали меня за одного из этих треклятых христианских социалистов вроде Почоло!

— Ладно, па, остыньте. Но, по-моему, скорее все-таки отец Грегги бежал от священнического сана.

— Отец Грегги Вирай, — сказал дон Андонг, словно возвращаясь из неведомых краев, — это человек, которому я многим обязан.

— Я знаю, — пожал плечами Алекс. — Они с Почоло стакнулись, чтобы подловить вас и вернуть в лоно матери-церкви.

— Твой Почоло всего-навсего попросил меня посетить курсильо, прежде чем обрушиваться на них с нападками.

— И вот мой папа отправляется туда высмеивать, но остается для молитв.

— Вовсе нет, Алекс, вовсе нет. Как это сказал персидский поэт: «Я вышел через ту же дверь, в которую вошел». Все оказалось отнюдь не так плохо, как я себе представлял, и я намеревался дать вполне объективный отчет с указанием положительных сторон. Ты сам знаешь, насколько невежествен средний филиппинец в своей вере, а тут ему предлагают так называемый интенсивный курс христианства, рассчитанный на то, чтобы подвести его к личной ответственности перед Христом. Я, кстати, еще тогда считал это весьма похвальным. Если уж филиппинцу' суждено быть христианином, то лучше, конечно, быть христианином образованным.

— На что же вы в таком случае собирались нападать? — спросил Алекс.

— Hombre![96] На то, что я тогда считал визгливой истерией. Собственно, я покинул курсильо накануне так называемой выпускной церемонии, когда все с рыданиями и воплями «Брат мой! Брат мой!» вешаются друг другу на шею. Это как раз то, что мне хотелось высмеять. Но случилась странная вещь. Когда я сел писать отчет, я не мог написать ни строчки. Слова не шли на ум. И так продолжалось несколько дней. Сажусь за стол — и… nada[97].