— Простите… что именно привело вас в ярость?

— Вот как раз это сидение, если быть точным.

— Как, — сказал я с легким раздражением и в то же время чувствуя, что каким-то странным образом уже и сам заражен этой ненавистью, — но ведь на самом-то деле никаких ножек не было!

— Конечно, не было. Да они вовсе и не обязательны для сидения! Это сидение, скорее всего, объяснялось тем…

— Извините, — перебил я его, — вы хотите сказать «это впечатление было вызвано тем»…

— Ну да, предположим, — сказал он, еле сдерживая нетерпение. — Так вот, оно было вызвано тем, что эти голубчики явно имели форму перевернутого белого гриба — такие, как говорится, приземистые, коренастые. А потом я заметил еще кое-что: у каждого на животе был номер, большой темный номер, вдавленный в серую замшу. Их здесь сидело тридцать шесть штук: с первого по двенадцатый номер на нижней ступеньке, с тринадцатого по двадцать четвертый номер — на средней, а с двадцать пятого по тридцать шестой — на верхней, слева направо, в четком порядке. Койль показал мне список на внутренней стороне дверцы сейфа. В нем было подробно перечислено, что содержит в себе каждое из этих существ. Ну, например, номер двадцать три изумруды, тридцать девять штук, вес, грань, все подробно о каждом… Здесь было целое состояние. Номер тридцать два — необыкновенно крупные бриллианты, равных которым я никогда не встречал, а уж в таком количестве и подавно… Каждый из драгоценных камней был еще в чехольчике из оленьей кожи, а на нем выдавлена буква алфавита. В списке эти буквы тоже значились, причем под буквой стояли все данные камня. Номера от десятого до четырнадцатого — сказочно огромные жемчужины. От восемнадцатого до двадцать третьего — самородки: крупицы золота почти все больше лесного ореха. И это была еще, очевидно, наименее ценная часть коллекции. «К чему так много бархата?» — спросил я Койля. «Чтобы Мамона сидела в тепле! ответил он шутливо и потер руки. — Да-да-да!» В сущности, я никогда не испытывал интереса к подобным вещам и если выразил старому Койлю свое восхищение коллекцией, то скорее из вежливости и чтобы доставить ему удовольствие. Честно говоря — а я хочу быть с вами честным до конца, доктор, ведь я каюсь, — все эти сокровища мистера Койля я мог бы при желании купить, право же, не напрягаясь сверх меры. Однако я никогда бы этого не сделал. На свои деньги я приобретаю другие радости. Важно тут то обстоятельство, что мистер Койль, у которого я провел весь вечер, был тогда уже в плохом состоянии: у него уже был легкий удар. Так, что ли, это называется? Я никогда ничего не понимал в медицине. Апоплексия — так, кажется, да? Но даже это не вывело меня из круга тех переживаний и мыслей, о которых я и хочу вам поведать. Впрочем, одновременно я проявил заботу о мистере Койле и даже послал моего кучера за врачом. Последнее, правда, оказалось излишним, потому что у Койля всегда было под рукой прописанное ему лекарство и прислужница была проинструктирована врачом. Когда мистеру Койлю стало полегче, я поехал в город и разыскал там в предместье, на том берегу реки, одного человека. Имя и фамилия тут не имеют значения. Была уже поздняя ночь. Потом, больше месяца, я ездил к нему все снова и снова бесчисленное количество раз. И приобрел познания и навыки, которых до тех пор не имел, да и, по правде сказать, в моей предыдущей жизни они были мне ни к чему. Например, овладел искусством, пользуясь воем ветра, открывать ставни и окно с улицы без лишнего шума и не выдавив стекла (что оказалось не так уж трудно, поскольку все запоры в доме старика дребезжали и держались на честном слове); далее я научился отпирать замок сейфа и, наконец, самое главное — мгновенно снимать восковые отпечатки с замка, чтобы слесарь мог сделать подходящий ключ. Мое обучение длилось долго. Я поистине перешел уже в высшую школу, да и не скупился на деньги, так что мой учитель был во всех отношениях мною доволен. Некоторое время спустя, когда успехи мои снискали его уважение, я счел необходимым проявить живой интерес к драгоценным камням и стал порой проводить вместе с мистером Койлем часок-другой в его сокровищнице. Наконец восковые отпечатки были готовы, и я заказал все необходимые ключи, а кроме того, еще один ключик к маленькой дверце, ведущей в левое крыло дома, так что курс о бесшумном открывании ставен я прослушал, как оказалось, зря…

Я не знал, что и думать. Неужели мистер Кротер намеревался втянуть меня в это дело еще и как юриста? Ведь речь шла о вещах, весьма близких к области уголовного права. На лице его во время рассказа отражалась удивительная игра — глубокое, искреннее огорчение сменялось вдруг озорной мальчишеской радостью; и эта резкая смена настроений у столь пожилого человека была мне чем-то весьма неприятна.

— Итак, я был у цели, — продолжал он. — Все получалось, то есть все ключи подходили к замкам и все нужные замки и петли я успел даже смазать при помощи маленького шприца, который всегда носил с собой. Подходящий случай для подобных операций представлялся не так уж редко. Мистер Койль однажды даже оставил меня одного в своей сокровищнице. Именно тут-то моя ненависть и достигла высочайших пределов.

— Ненависть к мистеру Койлю, вашему другу?!

— Боже избави! — воскликнул он. — Да нет же! Но эти серопузые! Замшевые голубчики! Плотные упитанные тельца! Уселись рядком! Сидят рядами! Мягкий, теплый, красный бархат! Отвратительное собрание тридцати шести злобных, завистливых старикашек под надежной — ха-ха, надежной! — охраной сейфа! Здесь надо было принять строжайшие меры! Вершить справедливый суд, не зная пощады! Впрочем, я не переставал предупреждать моего друга Койля о его легкомысленном отношении к хранению сокровищ: сейф слишком далеко от спальни, нет сигнальной системы, ну и, кроме того, очень уж устарелая конструкция сейфа. Не говоря о том, что мистер Койль всегда один в доме, а это в его возрасте опасно во всех отношениях. Но он только ворчал, что эта штука уже без малого сорок лет стоит на том же месте и уж сюда-то никогда не заходит его прислужница, поскольку ей здесь и делать-то нечего, а значит, она не может пронюхать. Неужто ему теперь покупать за большие деньги новый сейф и тащить его сюда, чтобы весь город тут же узнал, что у него хранится нечто драгоценное, что можно украсть? Подобные аппараты новой конструкции как раз и притягивают всяких грабителей, рассуждал он (да и, пожалуй, был в этом не так уж неправ). Постепенно я отошел от этой темы в наших беседах. Недели две спустя я совершил первый шаг.

Он помолчал и бросил окурок сигары в огонь камина, светлый жар которого, когда он нагнулся, придал его длинному липу с треугольными бровями какое-то зловещее выражение.

— Свой первый визит к мистеру Койлю, о котором он не знал, я нанес около трех часов утра. Я приступил к делу очень осторожно — просто навел, так сказать, некоторый беспорядок. Я заставил поменяться местами номер Семнадцатый со второй ступеньки и номер Тридцатый с третьей. Потом я снова исчез, так же бесшумно, как пришел. Наконец-то был нарушен этот закоснелый порядок, потревожено это педантичное общество.

Я вообще уже больше ничего не говорил.

— Он имел обыкновение, — продолжал мистер Кротер, — проверять свои сокровища раз в неделю, подвергать их, так сказать, контролю, причем самому тщательному. Это он сам мне рассказывал. Когда прошел обычный срок проверки, я снова посетил мистера Койля. Не скрою, я искренне о нем беспокоился. Ведь он непременно должен был заметить, что Семнадцатый со второго яруса сидит на третьем, на месте Тридцатого. Когда я ехал к нему, мне было его даже жалко. По дороге я чувствовал угрызения совести. «А если с ним, не дай бог, что случилось!» — думал я. Эта мысль преследовала меня неотвязно всю дорогу. «А вдруг удар!» Мне стало холодно от страха… Я почти готов был расплакаться… Но что вы скажете! По виду старикана нельзя было ни о чем догадаться! Ни малейшего признака волнения. Ничегошеньки нельзя было вытянуть из этого препротивного Гарпагона! Заметил ли он, что Семнадцатый сел на место Тридцатого? Какое это произвело на него впечатление? Я даже потерял всякий стыд и спросил: «Ну, господин Койль, проводили вы смотр своим сокровищам?» И что же вы думаете он мне ответил, причем с полным спокойствием: «Да, конечно, вчера. Это ведь моя единственная радость». Ну, пора было вмешаться решительнее! Некоторое время я выжидал. Затем вновь приступил к действиям. Я заставил номера Двадцать шестой, Двадцать седьмой, Двадцать восьмой и Двадцать девятый…