— Куда?

— К реке. Организации Тодта требуется там что-то проверить, намекнуть ему на укрепления…

— Не очень правдоподобно. Дорогу к реке можно узнать у первого встречного. Лучше назвать какой-нибудь объект в лесу, тот размалеванный бункер не подойдет? Вы видели его там, у переезда, замаскирован под виллу. Вполне понятно, что о таком секретном объекте не спросишь первого встречного на улице. Итак, решено. Да, вот еще что: для кого доставать форму? Баудевейн и я знаем немецкий, к тому же Баудевейн должен стрелять. Кто еще стреляет?

— Я, — ответил Эскенс.

— Не знаю, найдется ли у них такая маленькая форма.

— Маленькая форма? Что вы хотите этим сказать?

— Ничего плохого, — поспешил пояснить Схюлтс. — Только…

— Да, Флип, ты действительно ростом малость не вышел, — сказал Баллегоойен. — Стыдиться тут нечего, мой сын рассказывал, что у них в отряде был парень ниже тебя на целую голову, а на его счету было больше убитых энседовцев, чем у моего сына. И его до сих пор не схватили, как я слышал. Друзья моего сына иногда навещают меня, — пояснил он Схюлтсу и Ван Дале.

Ван Дале счел благоразумным больше не касаться этой деликатной темы и обещал достать для Эскенса подходящую форму.

— Моя жена подгонит ее, — пообещал Баллегоойен. — Она мастерица шить.

— А когда проведем операцию? — спросил Хаммер.

— Чем скорее, тем лучше, — ответил Схюлтс. — Чем дольше будем тянуть, тем больше будем нервничать…

— Нервничать? — удивился Баллегоойен. Эскенс презрительно засопел.

— Я неточно выразился: не нервничать, а волноваться. Как вы смотрите на пятницу утром, часов в десять? У меня не будет занятий в школе; с точки зрения алиби лучше не пропускать уроков. Форму к этому времени достанешь? — спросил он Ван Дале.

— Постараюсь. В крайнем случае в субботу или в понедельник утром.

— Нам нельзя ждать и по другой причине, — сказал Хаммер. — Долгая проволочка доказывает, что нам это затруднительно, а значит, наша организация не на высоте.

— Сказать все можно, — возразил Ван Дале, доставая пачку сигарет. — Я постараюсь побыстрее раздобыть форму…

Ван Дале не торопился реагировать на выразительные взгляды сидящих на раскладушке, но Схюлтс так посмотрел на него, что он почти механически повиновался и предложил каждому из подпольщиков по сигарете. По довольным улыбкам и жестам Схюлтс сразу понял, что лед сломан.

— Итак, принимаем следующий план действий, — сказал Схюлтс, окидывая немногочисленный отряд взглядом полководца. — Тоон и Роозманс остаются в машине и следят за прохожими. Вы — служащие и уполномоченные организации по строительству бункеров, как и в первый раз. Арнольд, в форме, стоит у входа в роли швейцара и вышибалы. Мы с Флипом входим в дом; я веду разговор, Флип стреляет, как только я исчерпаю все свои ресурсы; за ним моя очередь. Флип целится в грудь или живот, я — в висок. Потом быстро прячем револьверы и уходим из магазина. Да, не забыть бы достать для Флипа удостоверение Организации Тодта, с новой фотокарточкой, с усиками. Желательно, Флип, чтобы ты молчал в магазине, тогда все внимание Пурстампера будет сконцентрировано на мне и ты незаметно сможешь вытащить револьвер. Кроме того, хотя голландцы и могут быть членами этой организации, Пурстамперу ни к чему слышать голландскую речь…

— А что, я не умею говорить по-немецки?! — взъерепенился Эскенс, гордо вскинув голову и опершись руками о край кровати, словно приготовился к прыжку.

— Мне кажется, что я говорю по-немецки лучше тебя, — одернул Схюлтс, которому стала немного надоедать задиристость Эскенса. Под холодным взглядом Схюлтса тот немного остыл, но не преминул гордо сказать:

— В наше время действительно не стоит расстраиваться из-за того, что говоришь на этом дурацком языке немного хуже кого-то другого.

РЕАБИЛИТАЦИЯ

Четвертый класс, в котором Схюлтс вел урок в четверг с девяти до десяти утра, был очень шумным и тупым: класс неотесанных болванов, совершенно неинтересный; но у него было одно неоценимое достоинство — он был безукоризненным в политическом отношении. Прошлогодний четвертый класс, значительно более многообещающий, был точно таким же, но теперь, став пятым, испортился из-за прихода в него Пита Пурстампера, который провалился на экзаменах якобы благодаря темным махинациям демолибералов. Теперь этот класс был испорчен; право же, лучше было бы напустить Пита на какую-нибудь маленькую общину в качестве бургомистра… Всячески стараясь выбросить из головы мысль о том, что ждет завтра отца Пита, Схюлтс вел урок, посвященный Густаву Фрейтагу и его современникам. В доходчивой форме он старался осмеять их как типичных представителей немецкого бюргерства, о котором ни один пророк не мог предсказать, что оно когда-нибудь породит величайшую политическую аферу всех времен. У учителя немецкого, как выяснилось, еще имелась возможность выступить в роли сатирика в классах, где не было энседовцев. Критикуя и высмеивая, он попутно еще и отмежевывался от своего происхождения. Ему не приходило в голову, что именно это самобичевание, может быть, и служило доказательством его немецкого происхождения.

Он закончил объяснять роман Фрейтага «Приход и расход», намекая, что в главном герое — Антоне Вольфарте — следует видеть молодчика из гитлерюгенда, и только собрался перейти к более сухим языковым упражнениям, как в дверь постучали. Швейцар просунул голову в класс и вызвал его в коридор.

— Хочу предупредить вас, менеер, хочу предупредить всех учителей: только что забрали юфрау Алхеру.

— Забрали? Кто?

— Немцы, — ответил швейцар, оглядываясь назад. — Двое в штатском. Я не успел предупредить ее, они нашли по расписанию, где она проводит урок.

— Они уже уехали?

— Да, на машине.

— А ты уверен, что это мофы?

Ему пришла в голову мысль, что какая-нибудь нелегальная организация похитила Мин Алхеру, чтобы, не дожидаясь, конца войны, обрить ей голову, но потом он подумал, что не все участники Сопротивления были такими романтиками, какими собирались проявить себя он сам и его четверо друзей. Учителя столпились в конце коридора. Он вернулся в класс и сказал ученикам, чтобы оставшиеся пятнадцать минут они работали самостоятельно. Когда он шел по коридору, швейцар крикнул ему вдогонку:

— Они из СД…

Вскоре он вместе с большинством коллег перешел в учительскую; по коридору беспрестанно шныряли ученики, удиравшие из безнадзорных классов, и только в учительской можно было спокойно поговорить. Директор уехал в город; по возвращении швейцар встретит его известием об аресте учительницы английского языка. Учителя оживленно обсуждали сведения, полученные от швейцара, единственного свидетеля происшедшего, не считая второклассников, которые видели, как в дверях появился низенький толстяк, вызвал юфрау Алхеру и она сразу же последовала за ним. Проходя по коридору мимо швейцара, она сказала: «Передайте от меня привет всем моим коллегам».

— Но за что же ее-то, боже мой? — в третий раз с тяжелым вздохом произнес Ван Бюнник, растерянно озираясь вокруг и полуоткрыв свой большой рот идеалиста. — Это какая-то ошибка, она сегодня вернется обратно…

— Не так-то скоро они ее выпустят! — воскликнула юфрау Пизо, скрестив на груди свои полные руки. — Наверное, она поссорилась со своим дружком.

— Осторожнее, коллега, — остановил ее Схюлтс. — Думай, прежде чем говорить. У СД есть дела поважнее…

— Но за что же тогда? — снова спросил Ван Бюнник. — Ведь она путалась с немецким офицером, не так ли? Разве не точно доказано? Ее не раз встречали с ним во время каникул. Она ведь была за мофов…

— А ты уверен? — усмехнулся Схюлтс.

Юфрау Пизо, будучи женщиной сообразительной, сразу же подскочила к нему и шепнула ему на ухо:

— Тебе что-то известно. Рассказывай!

— Да, Схюлтс, говори, если что-то знаешь. Рассказывай! Ну! — раздалось со всех сторон.

Ван Бюнник затряс головой от волнения и стал зажигать дрожащими руками сигарету. В стороне от всех сидела поблекшая и сардоническая юфрау Бакхёйс, которая затягивалась с такой силой, словно собиралась плевать с причала.