Дрого охватил гнев, жгучий и бессильный, в глазах у него помутилось, так что пришлось прислониться к парапету; однако любое свое движение он теперь взвешивал, чтобы другие не поняли, насколько плохи его дела. Он чувствовал себя страшно одиноким, окруженным врагами. Было здесь, правда, несколько молодых лейтенантов, которые к нему привязаны — Моро, например. Но много ли значит поддержка младших офицеров?

В этот момент он услышал за своей спиной команду «смирно». Дрого оглянулся и увидел стремительно приближающегося подполковника Симеони. Лицо у него было красное.

— Я уже полчаса ищу тебя повсюду! — воскликнул он, обращаясь к Дрого. — Надо что-то делать! Принять какое-то решение!

Подходя, он изобразил на лице выражение участия и сосредоточенно сдвинул брови, словно больше всего на свете ему сейчас нужны были советы Дрого. Эти слова обезоружили Джованни, гнев точно рукой сняло, хотя он прекрасно понимал, что его обманывают. Симеони ошибался, полагая, будто Дрого уже не сможет встать с постели, и забыл о нем думать. Все решения он принимал сам, рассчитывая поставить Дрого в известность о происходящем, когда дело будет уже сделано. Но кто-то сказал ему, что Дрого ходит по Крепости, и он побежал его искать, чтобы заверить в своих лучших намерениях.

— У меня тут депеша от генерала Стацци, — сказал Симеони, предупреждая возможные вопросы Дрого и отводя его в сторонку, чтобы другие не услышали. — Понимаешь, с минуты на минуту прибудут два полка, а где прикажете их разместить?

— Два полка подкрепления? — ошеломленно переспросил Дрого.

Симеони показал ему депешу. Генерал сообщал, что в целях безопасности и пресечения возможных провокаций со стороны противника два полка — 17-й пехотный и еще один, усиленный легкой артиллерией, — придаются в помощь гарнизону Крепости. По мере возможности надо восстановить гарнизон в прежних масштабах и расквартировать вновь прибывших солдат и офицеров. Часть их, естественно, придется разместить в палатках.

— А пока я отправил один взвод на Новый редут. Правильно, как ты считаешь? — добавил Симеони и, не дожидаясь ответа, снова спросил: — Ты их уже видел?

— Да-да, все правильно, — с трудом выдавил из себя Джованни.

Слова Симеони отдавались у него в ушах прерывистыми и бессмысленными звуками, все вокруг неприятно покачивалось. Дрого было плохо, внезапно к горлу подкатила дурнота, и он все силы сосредоточил на том, чтобы удержаться на ногах. О господи, о господи, молил он мысленно, помоги мне хоть немного!

Чтобы скрыть свое состояние, он взял в руки подзорную трубу (знаменитую подзорную трубу Симеони) и направил ее на север, упершись локтями в парапет — иначе бы, наверно, не устоял. Ох, если бы враги хоть чуть-чуть подождали, ему ведь и недели хватит, чтобы восстановить силы. Они ждали столько лет, так почему бы им не задержаться еще на несколько дней, всего на несколько дней?

Он направил подзорную трубу на треугольник пустыни, надеясь, что ничего там не заметит — никакого признака жизни. Вот о чем мечтал теперь Дрого, всю жизнь положивший на ожидание врага.

Он надеялся, что ничего там не увидит, но какая-то черная полоса пролегла наискосок через белесую пустыню, и к тому же двигалась: кишащая масса людей и повозок спускалась с севера в сторону Крепости. Это были уже не жалкие вооруженные отряды, занимавшиеся разметкой границы. Явилось наконец войско северян, и как знать…

Тут изображение в окуляре подзорной трубы завертелось, как вода в воронке, становясь все темнее, темнее, пока не сделалось совсем черным. Потерявший сознание Дрого, словно тряпичная кукла, безвольно повис на парапете. Симеони вовремя успел его подхватить. Поддерживая безжизненно обмякшего Дрого, он через сукно ощутил его торчащие ребра.

Прошел день, прошла ночь, майор Джованни Дрого лежал в постели; время от времени до его слуха доносилось ритмичное бульканье в цистерне — и ничего больше, хотя по всей Крепости с каждой минутой нарастало тревожное возбуждение. Изолированный от мира Дрого лежал и прислушивался к своему организму, надеясь, что утраченные силы вдруг начнут к нему возвращаться. Доктор Ровина сказал, что это вопрос нескольких дней. Пусть так, но скольких же? Сможет ли он, когда нагрянет враг, хотя бы встать на ноги, одеться, доплестись до верхней террасы? Иногда Дрого поднимался с кровати — ему казалось, что он чувствует себя немного лучше, — самостоятельно доходил до зеркала, но глядевшее на него оттуда страшное лицо землистого цвета с ввалившимися щеками не оставляло никаких иллюзий. С затуманенными от головокружения глазами он, пошатываясь, возвращался в постель и проклинал врача, который не мог его вылечить.

Полоска солнечного света на полу прошла довольно большой отрезок своего ежедневного пути — значит, уже не меньше одиннадцати; со двора доносились какие-то непривычные звуки и голоса, а Дрого все лежал неподвижно, уставясь в потолок. Вдруг в комнату вошел комендант Крепости подполковник Симеони.

— Как дела? — спросил он бодрым голосом. — Лучше? Что-то ты, по-моему, очень уж бледен.

— Знаю, — холодно ответил Дрого. — Северяне далеко продвинулись?

— Еще как далеко, — сказал Симеони. — Их артиллерия уже поднята на гряду. Сейчас ее устанавливают… Ты уж прости, что я не зашел раньше… У нас тут настоящий ад… После обеда прибудет подкрепление, мне только сейчас удалось выкроить пяток минут…

— Завтра, — сказал Дрого и сам удивился, услышав, как дрожит его голос, — завтра я надеюсь подняться — хоть немного тебе помогу.

— О, нет-нет, выбрось это из головы, главное — поскорее выздоравливай и не думай, что я о тебе забыл. У меня даже есть для тебя приятная новость: сегодня за тобой прибудет отличный экипаж. Война войной, а дружба прежде всего… — сказал он, собравшись с духом.

— Экипаж? За мной? Почему за мной?

— Ну конечно, за тобой, чтобы увезти тебя отсюда. Не можешь же ты вечно торчать в этой дыре. В городе тебя будут лечить лучше, там ты через месяц встанешь на ноги. А здешние дела пусть тебя не тревожат, основные трудности уже позади.

Дрого так и затрясся. Его, пожертвовавшего всем ради встречи с врагом, его, больше трех десятков лет жившего этой единственной надеждой, изгоняют из Крепости именно теперь, когда враг наконец-то у ворот!

— Тебе следовало хотя бы спросить моего согласия, — ответил он дрожащим от возмущения голосом. — Я с места не сдвинусь, я хочу быть здесь, и не так уж я тяжело болен, как ты думаешь, вот завтра поднимусь…

— Не волнуйся ты, ради бога, никто тебя не заставляет, от волнения тебе же хуже станет, — сказал Симеони с вымученной сочувственной улыбкой. — Мне только казалось, что так будет гораздо лучше, да и Ровина говорит…

— Что может сказать твой Ровина? Это он тебе посоветовал вызвать экипаж?

— Нет-нет, об экипаже у нас и разговору не было. Но он считает, что тебе полезно переменить обстановку.

И тогда Дрого решил поговорить с Симеони как с другом, излить перед ним душу, как прежде делал с одним лишь Ортицом. В конце концов, Симеони тоже человек.

— Послушай, Симеони, — начал он другим тоном. — Ты ведь знаешь, что здесь, в Крепости… все остаются служить только ради надежды… Это трудно объяснить, но ты-то должен меня понять. — (Нет, ничего он не мог ему объяснить. Есть вещи, которые до таких людей не доходят.) — Если бы нам… если бы не эта надежда…

— Не понимаю, — ответил Симеони с нескрываемым раздражением. (К чему эта патетика, подумал он. Неужели Дрого от болезни начал впадать в детство?)

— Но ты же должен понять, — твердил свое Джованни. — Больше тридцати лет я сижу здесь и жду… Я упустил столько возможностей. Тридцать лет — не шутка, и все тридцать лет я ждал, когда появится враг. Ты не можешь требовать, чтобы именно теперь… Чтобы именно теперь я уехал… Не можешь, я имею право остаться, если уж на то пошло…

— Хорошо, — резко произнес Симеони. — Я думал, что оказываю тебе услугу, а ты отвечаешь такой неблагодарностью. Выходит, не стоило труда… Я специально отправил двух вестовых, специально задержал переброску одной батареи, чтобы можно было пропустить твой экипаж.