Синьора заявила, что ей нездоровится, и после первого вечера больше не показывалась. Рана Уго заживала, уже на пятый день он мог двигать плечом, не чувствуя особенной боли. Джезуина принесла раскладную кровать и спала на ней в той же комнате у окна. Синьора сама сказала ей:

— Я знаю, ты предпочла бы спать в кухне. Но там тебя увидит Лилиана, а я не хочу, чтобы она знала. Решительно не желаю. — И добавила: — Кроме того, нельзя оставлять его одного. Он такой неуравновешенный и может выкинуть какую-нибудь глупость: выглянет в окно или еще что-нибудь натворит. Потерпи еще несколько дней, плутовка!

Но для Джезуины это уже не было жертвой. Она не ложилась до поздней ночи, и они долго разговаривали — он, лежа на боку в пижаме, которую Джезуина ему подарила, а она, сидя у его изголовья, как в ночь их первой беседы. Они говорили вполголоса, все тише и тише по мере того, как утихал шум на улице. Это был шепот двух сердец, идущих навстречу друг другу с разных сторон, таких далеких, что сначала сближение казалось им самим невозможным. Но постепенно устанавливалась близость, хотя они еще едва различали друг друга под оболочкой столь различного жизненного опыта; она постепенно спадала, словно мох, соскобленный с камня, и открывались их неиспорченные, незапятнанные пороками души. Это были молодые растения, жаждавшие углубиться корнями в плодоносную почву. То, что мы называем любовью, — это встреча двух существ, которые идут друг к другу издалека и берутся за руки, чтобы почерпнуть мужества, потому что путь будет долог и надо дойти до того предела, где начинаются иные края, если только они есть.

И на шестую ночь они соединили свои жизни. Потом занялась заря, зазвенели будильники. Когда Джезуина проснулась, ее щека лежала у него на груди, у сердца, которое билось ровно и сильно. Он лежал на спине, за семь дней у него выросла настоящая борода, и Джезуина подумала: мохнатый мишка-медведь, а мишек так приятно гладить; у них мужественное сердце, и они умеют защищать то, что им принадлежит. Она забеспокоилась, что он лежит на спине, как бы не разбередил рану, но жаль стало его будить. Потом ей захотелось посмотреть, какого цвета у него глаза, и она сама удивилась, что до сих пор не знает этого. И захотелось услышать его голос. Она тихонько поцеловала его в висок. Уго открыл глаза и улыбнулся Джезуине.

— Доброе утро! — он поздоровался с ней так же, как пять вечеров назад, и все же по-иному. И Джезуина почувствовала, что так он может здороваться только с ней.

Глаза у него были большие и светлые. Черный мишка со светлыми глазами. Он прижал ее к себе; их тела хранили одинаковую теплоту.

И в эту минуту торчавший в двери ключ, который они вечером повернули дважды, выпал из замочной скважины; кто-то тихонько отпирал комнату вторым ключом снаружи. И прежде чем они успели сообразить это, дверь открылась и на пороге показалась Синьора.

Она была в своем голубом халате, который отливал серебром на груди и обшлагах. Лицо ее, как всегда, было бело, как мел; черные орбиты глаз подчеркивали эту бледность. Но во взгляде светилась насмешка, а на пунцовых губах играла чуть заметная злорадная улыбка, как у языческой богини, довольной тем, что свершилось ее предначертание.

— Я рада, что вы так быстро поладили! Ну, а так как опасность для него миновала, вставайте и собирайте пожитки! Вы еще успеете уйти, прежде чем улица проснется!

Утро было свежее, туман низко спустился над домами, на дворе стояла холодная осень, предвестница зимы. На виа деи Нери мальчик в молочной Могерини поднимал железную штору; Уго и Джезуина зашли, чтоб погреться и собраться с мыслями. И, садясь за столик, они прежде всего обменялись поцелуем.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава шестнадцатая

Потом наступила зима; шли месяцы, и, чтоб избавиться от страха, от мыслей о смерти, каждый старался глубже погрузиться в жизнь.

Кузница перешла к Эудженио: Маргарита так и не вернулась в город. По воскресеньям молодежь часто ездила к ней в деревню, где она с утра до ночи возилась с племянниками — детьми сестры, стараясь отвлечься от своего горя; Маргарита тоже бессознательно тянулась к жизни. Ибо таков наш удел — жить и жить до дня кончины.

Марио был наиболее частым посетителем Маргариты. Однажды с разрешения Альфредо, который все еще был в санатории, ибо ему становилось не лучше, а хуже, приехала и Милена вместе с двумя влюбленными парочками.

Сапожник не преминул публично похвастаться, что его пророчество сбылось: Джезуина сдалась первому же мужчине, который запутался в ее юбках. Теперь все считали, что это к лучшему. Даже женщины говорили, что Джезуина молода и имеет право жить по-своему, тем более что теперь о Синьоре заботится Лилиана, — пусть она хоть этим отплатит за все благодеяния Синьоры.

Уго и Джезуина не вернулись на виа дель Корно. Если мы хотим узнать о них, нам придется самим в скором времени пойти поискать их.

После бурь и туманов пошел слабый снег. Наша улица мерзнет, коченеет, бережет тепло своей крови и утешается, насколько это в ее силах.

Зимой, когда мусорщик Чекки идет на работу, на улице еще совсем темно, окна закрыты, пение петуха из дома Нези словно доносится откуда-то издалека. Свет фонаря меркнет во мгле, нависшей над Палаццо Веккьо, который навеки повернулся спиной к виа дель Корно. В этот час наша улица кажется таким глухим местом, словно заброшенная крепость, а писсуар похож на сторожевую будку. Иногда по ночам ветер приносит с гор на равнину мелкий снег, и тогда улицы устилает тонкая белая пелена, стирающаяся под ногами первых прохожих. Но достаточно этого налета инея, чтоб Чекки обязательно возвестил новость. «Не вставай с постели — снега да метели!» — кричит он в тишине, словно старинный глашатай. Но мало кто его слышит. У корнокейцев привычка — спать, укрывшись с головой одеялом. Ведь в комнатах холодней, чем на улице, воздух сырой, от дыханья идет пар.

Зима — враг бедняков; чем теплее стараешься одеться, тем больше видна твоя нищета. Стадерини надевает два старых пиджака — один на другой. Нанни напяливает старую военную шинель. Чекки носит свою форму не только на работе, но и дома: ему не на что сменить эту голубую куртку с лилиями на отворотах и пуговицах. Землекоп Антонио облачается в какую-то черную хламиду, которая служит ему еще с молодых лет. Матери кутаются в шали, самые пожилые повязывают головы шерстяными платками. Дети ходят в школу простуженные, закутанные в тряпки. Однако на девушках дешевые, но элегантные пальто с цветными поясами; у парней на шее модные шарфы. Когда подул северный ветер, все любопытствовали, наденет ли Отелло меховую куртку, которую старый Нези сшил себе года два назад. Оказалось, что надел, и куртка пришлась ему как раз впору.

Февраль короток да лют, — говорит пословица. В этом месяце барометр обычно стоит «на дожде»; у вдовы Нези разыгрывается ишиас, Элиза мучается с сердцем, а в комнате Синьоры не угасает камин. До наступления марта, когда зацветут герани, которые Маргарита подарила Бьянке, на нашей улице в большом ходу таблетки и микстуры от кашля, мази от цыпок, припарки и ромашковые полосканья.

С первых холодов и до теплых дней корнокейцы проводят долгие зимние вечера по очереди друг у друга, играют в лото и беседуют. В понедельник вечером вся улица собирается у Антонио; во вторник за хозяина — Ривуар, в среду — Бруно, в четверг — супруги Каррези. В пятницу (эта дань богомолкам постепенно стала привычкой) соблюдаются законы церкви, которая предписывает посвящать пятницу благочестивым размышлениям и постничать в этот день; впрочем, у нас что ни день — великий пост. В пятницу ложатся рано, если только нет экстраординарных посещений. В субботу настает очередь Милены принимать у себя соседей. В воскресный вечер прежде все собирались у Мачисте, а теперь идут к Отелло — после смерти отца он принимает гостей с расточительностью, подобающей владельцу солидного предприятия, который может позволить себе подобную роскошь. Идя на вечер в дом Нези, женщинам не нужно ни приносить с собой стульев, ни наполнять грелок раскаленными углями: Аурора разводит для гостей жаркий огонь в камине да еще ставит две жаровни под столом; а на столе красуются оплетенные соломой бутыли с вином, которому Стадерини охотно оказывает честь. Кроме того, подается длинный поднос с шоколадными лепешечками «Виола», что зовутся «чентезимини». Для мужчин, которые всегда едят больше, чем женщины, и к тому же должны закусывать после выпивки, приготовляют и бутерброды. Нанни говорит, что по воскресеньям на виа дель Корно никто не ужинает дома, но его злословие отдает местью: дело в том, что Нанни частенько забывают приглашать.