Внутри смрад: дым от табака и от железной прогорелой печки, гирлянды портянок на веревке, десяток топчанов со скомканными одеялами, грязными подушками. За столом, заваленным окурками, человек шесть нечесаных, вихрастых парней. На столе карты, деньги.

— Вот, пожалуйста, чем топят! — с негодованием указал Майганаков на изрубленные оконные переплеты, отесанные высохшие жерди. — Разбирают шалаши и жгут, товарищ Платов!

— А если дров не подвозят, тогда как? — Невысокий рыхлый парень враждебно посмотрел на Майганакова. — Или прикажете замерзать?

— Чем сидеть вот так за картами, Махинин, — заметил Сидоренко, — так лучше бы сходили в лес, до него двести метров, и принесли бы вшестером на целую неделю дров.

— Вы Махинин? — Платов пристально вгляделся в лицо толстого парня.

— Да, я, — ответил тот вызывающе, но с беспокойством, сгребая карты в кучу.

— Та-ак… — Платов отвернул угол матраса на крайнем топчане, присел. — Я секретарь парткома, — сообщил он. — Объясните нам с товарищем Сидоренко, почему вы не вышли в ночную смену, почему сорвали работу лесозавода на целую ночь? — У Платова задергалось веко, он прикрыл его ладонью, потер щеку.

— Ночную смену не мы сорвали, а вот товарищ директор. — Осмелев, Махинин нагло посмотрел на Майганакова. — А что, скажите, неправильно требовала бригада дополнительных талонов? По закону полагается добавка к питанию тем, кто работает ночью. Вот, прочтите, пожалуйста. — С победоносным видом он вытащил из кармана растрепанную книжку, протянул через стол Платову. Но Платов продолжал задумчиво смотреть на Махинина. Тот бросил книжку на угол стола. — Тут дураков нет, мы тоже грамотные!

— Вы давно в комсомоле, Махинин?

— А какая вам разница? Ну, к примеру, три года. Исключить хотите? Можете исключать, не очень-то много я получил от вашего комсомола. Завезли на край света, а теперь хотите еще голодом заморить…

— Какая организация вас посылала сюда? — спросил Платов с подчеркнутым спокойствием, хотя оно стоило ему больших усилий.

— Как какая организация?

— Ну, откуда вы приехали?

— Из-под Истры, Московской области.

— Все ясно. — Платов встал, посмотрел на часы. — Сегодня после обеда, часа в три, ведите всю бригаду в партком, — приказал он. — Решим вопрос о вашей дальнейшей работе.

Садясь в кошеву, Платов расстегнул ворот, как будто его душило. Помолчав, спросил Сидоренко:

— А есть тут поблизости хорошая бригада?

— Есть, бригада Брендина, на строительстве бараков. — Сидоренко подозрительно покосился на Платова. — Но я бы не советовал набирать из нее людей, она возглавляет соревнование на всем втором участке.

— Да я не для этого. Хочется просто поговорить с хорошими ребятами, душу отвести…

— Вы застегните ворот, Федор Андреевич, — посоветовал Сидоренко. — Простудитесь…

Они подъехали к недостроенным баракам. Сидоренко искоса поглядел на секретаря парткома, но Платов уже успокоился, на лице его появилась улыбка.

— Ну, кто тут у вас бригадир?

— Сейчас позовем! Он пол настилает.

Вскоре через оконный проем выпрыгнул на снег Брендин, с достоинством представился Платову, дружески пожал руку Ване Сидоренко.

— Зовите всю бригаду, поговорим у костра, — распорядился Сидоренко.

Кто-то заботливо подставил чурбак. Платов поблагодарил и уселся, широко расставив ноги в огромных валенках.

Разговор поначалу не клеился — ребята держались настороженно, отвечали кратко, каждый старался угадать, зачем к ним приехал новый секретарь парткома. По вопросам гостя трудно было понять его намерения: он интересовался прошлыми специальностями ребят, их образованием, заработком, питанием, спрашивал, что пишут из дому, скучают ли ребята по родным местам, как проводят вечера, как организуют отдых, что читают, ходят ли на охоту? Слушая ответы, задумчиво смотрел на огонь, иногда улыбался про себя, по-отцовски тепло, мудро. Это располагало к нему, настраивало на откровенный разговор.

Вскоре Платову стали наперебой рассказывать о том, как создалась бригадная коммуна, как организовали собственную «кухню», отказавшись от столовой, как общими силами навели чистоту в бараке, создали свою библиотеку. Потом пошли претензии: почему не подвозят воду и дрова к бараку? Почему второй месяц не выдается зарплата? Почему техники плохо организуют труд — бригада не знает сегодня, что будет делать завтра. Почему не ведется учет работы, почему постоянно не хватает строительных материалов? Из-за этого приходится простаивать по полдня, а то и по целому дню! Что касается охоты, то какая может быть охота, когда нет ружей и лыж и достать их неоткуда. А зверя много. Недавно два сохатых вышли прямо к крайним шалашам, одного все-таки убили. По Силинке, говорят, водится много рябчиков, белки, выдры…

Больше часа провел Платов с молодежью. Прощаясь, сказал:

— Ну, спасибо, хлопцы, хороший разговор был. Я слышал о вашей бригаде как об одной из лучших на стройке. Вот мне и хотелось посмотреть на вас, узнать, чем же вы лучше других. Теперь вижу чем: комсомольцы вы настоящие и дружные. Отсюда и успехи у вас. Желаю вам и впредь не сгибаться, какие бы трудности ни встретились.

— Не согнемся, товарищ Платов!

— Спасибо, что побывали у нас.

— Тесу бы нам побольше!..

Платов и Сидоренко уселись в кошеву, и лошадка лениво затрусила.

— Заедем-ка в больницу. Появились больные цингой, — вздохнул Платов. Помолчав, сказал: — После партийной конференции нужно собрать комсомольскую.

— У нас так и запланировано, Федор Андреевич.

— Надо, чтобы Коваль выступил и рассказал комсомольцам всю правду о трудностях, которые мы испытываем и которые нас ждут впереди… Где бы достать ружей? — подумал он вслух. — Необходимо приучить молодежь к тайге, чтобы они полюбили и не боялись ее. Ведь это же такая прелесть — дремучий лес! Нам нужны свои следопыты. Пусть добывают себе дичь, кедровые орехи — скоро, по-видимому, станет очень голодно. Мне один из местных жителей сказал, что здесь, в тайге, клюква зимует под снегом и бывает самой вкусной после того, как ее побьет морозом. Пусть собирают ее, а попутно примечают, где есть бутовый камень, гравий, песок.

Речь Платова текла мерно, будто он думал вслух, успокоенный, глубоко сосредоточенный на своих сокровенных мыслях.

Больница, куда они потом отправились, помещалась в крайнем бараке. Гостей встретил главврач Панов. С подчеркнутым вниманием выслушав секретаря парткома, он коротко сказал:

— Хорошо, пойдемте в палаты.

Облаченный в белый халат, Платов осторожно ступал по скрипучим половицам.

— Цинготники лежат вот здесь, — пояснил главврач, останавливаясь у рассохшейся двери с широкими щелями. — Двое в очень тяжелом состоянии.

В длинном помещении двумя рядами тесно стояли кровати вперемежку с топчанами. Все они были заняты. Больные притихли. В углу кто-то слабо простонал. Платов шагнул туда и испуганно остановился, разглядывая лицо молодого паренька: глазницы его были окружены черными с прозеленью огромными кругами, белки глаз пунцово краснели.

— Как самочувствие, Свиридов? — спросил врач, подходя к изголовью.

— Плохо… Иван Осипович… дышать нечем… — слабо ответил тот.

Врач нагнулся, осторожно прикоснулся к подбородку.

— Покажи десны.

У Платова дрогнуло сердце, когда больной с усилием обнажил десны — они напоминали комочки спекшейся крови, волдырями наплывали на мелкие пожелтевшие зубы. Потом врач откинул одеяло с ног больного. Припухшие в щиколотках и коленных суставах ноги были покрыты мельчайшей красной сыпью.

— Сколько раз пил сегодня пихтовый отвар? — спросил врач.

— Два раза — сколько давали…

— Будешь пить четыре раза. И увеличу норму брусники. Не робей, Свиридов, все равно выходим, кризис миновал.

— Спасите меня, доктор, — простонал паренек, — у меня там одна мать, в Харькове…

— Спасем, только не падай духом. Это вредно при цинге.

Примерно в таком же состоянии был и еще один больной — горбоносый паренек, тот самый, что был в бригаде «рыбаков-любителей», встреченных Захаром у Кривой протоки, когда возвращался он из побега. Остальные обитатели палаты не вызывали особых опасений — у большинства только слегка потемнели и кровоточили десны и едва заметно посинели впадины глазниц.