— А как с Варягом, Харитон Иванович? — спросил Захар.
— Потом, потом, — пробубнил Ставорский, занятый бумагами.
Был выходной день. К столовой стали стекаться строители. Они шли бригадными колоннами, неся впереди красные знамена. Было жарко, солнечно, безветренно, и все оделись по-летнему — в майки, обулись в начищенные, хотя изрядно побитые туфли или сандалии. Причесанные, побритые, ребята выглядели посвежевшими, по-праздничному оживленными.
Захар не сразу обратил внимание, что из-за угла столовой вышла новая колонна, над которой колыхалось небольшое красное полотнище: «Бригада сплавщиков рапортует: задание выполнено, весь лес на реке Силинке сплавлен!» Впереди этой колонны шли Алексей Самородов, Каргополов, Иванка-звеньевой, Гурилев — все сияющие, возбужденные. Пока Захар протискивался к ним, колонна уже рассыпалась.
— Каргополов! — крикнул Захар, чтобы не потерять его из виду.
— О, Захар! Здорово!
Каргополов обнял Захара своими длинными ручищами.
— Ну, как ты тут, живой? А мы, брат, видишь, на полмесяца раньше ахнули план, вот! Ни одного бревна не оставили на берегу, будем рапортовать конференции. Ну, а как у тебя дела?
— Похвастаться нечем, Иван. Все у меня идет не так, как у людей. Брожу как неприкаянный. Все с бригадами, каждый что-то сделал, а я один… А тут еще несчастье: съездил верхом на лесозавод, а когда вернулся — конь издох.
— Что, загнал?
— Да нет вроде бы… Наверное, он чего-нибудь съел.
— Это плохо. Зря ты, должно быть, оторвался от нас. Такая, брат, дружная бригада сколотилась!..
Но поговорить им не дали: послышался зычный голос, приглашающий заходить в столовую, и у дверей началась давка. Кое-как пробившись в помещение, друзья уселись у окна. Было страшно тесно. Каргополов обнял Захара за плечи и неистово зашептал в ухо:
— Слушай, я тут девушку одну видел — ох, брат! Как бы с ней познакомиться?
Захар изумленно посмотрел ему в лицо: никогда еще Иван не сиял так радостно, как сейчас.
— Был у меня единственный друг, и того, кажется, скоро потеряю… — грустно улыбнулся Захар.
— Что ты! — Каргополов прижал его к себе.
— А где она? Что за краля такая покорила тебя?
Каргополов вытянул загорелую вверху и белую под воротником шею, долго вертел головой, потом шепнул:
— Вот она, вон-вон… Видишь, у прохода две девушки, так та, что правее.
— Да это же Леля Касимова! Наша, новочеркасская. Хорошая девушка, Иван…
— Да что ты? Вот я и смотрю, где я ее видел? Значит, в одном эшелоне ехали. Слушай, Захар, познакомь меня с ней, а?
— Это дело нетрудное. Только она, знаешь… — Захар умолк на полуслове.
— Что? — нетерпеливо спросил Каргополов.
— Да либо у нее парень в Новочеркасске остался, либо нет у Лели ничего такого, знаешь, чтобы ее тянуло к ребятам… Холодная она, ничего девичьего в ней нет…
— Да? Значит, я правильно ее понял. — Каргополов сказал это самым тихим шепотом, так как за столом президиума уже появились люди. — А я, откровенно говоря, не люблю вертихвосток, будь они хоть раскрасавицы…
— Товарищи!.. — Панкратов, не по годам полный молодой человек, картинно оперся на край стола, накрытого красным. — Товарищи! — повторил он, дожидаясь, пока установится тишина. — Все, кто избран на первую комсомольскую конференцию Дальпромстроя, и все лучшие бригады, а также отдельные товарищи, которые были приглашены, уже собрались. Есть предложение открыть первую в истории Дальпромстроя комсомольскую конференцию. Возражений нет? Ну, тогда считаю конференцию открытой. Слово для предложения о составе президиума имеет товарищ Шапиро.
К столу расторопно подошел смуглый парень с большим, мясистым лицом; проглатывая концы слов, он стал быстро читать длинный список фамилий.
— Реже читай! — крикнул кто-то в зале. — Чай, не на пожар!
Список шел по алфавиту, и фамилии Каргополова и Касимовой были названы рядом.
— Вот и познакомишься! — шепнул Захар.
В зале все задвигалось, загомонило — члены президиума стали вылезать из тесных рядов. Захар следил за Иваном и Лелей, в душе желая, чтобы они сели рядом.
Каргополов, видимо, так и прицеливался, но его опередил старичок с розовым, как спелое яблоко, лицом и белой бородкой клинышком — инженер Саблин. Кончиками пальцев он поправлял усики и что-то смешное говорил Касимовой. Леля улыбалась, по-мальчишески одергивая свою юнгштурмовку.
С ревнивым вниманием Захар слушал доклад и рапорты лучших бригад. Бригада Григория Андрианова, «интернациональная», как ее называли (в ней были представители двадцати национальностей), предложила переименовать село Пермское в город Комсомольск. Это предложение вызвало бурю восторга, и потом каждая рапортующая бригада поддерживала его.
Рапортов было много, докладывали бригады все одинаково, так что постепенно интерес Захара стал притупляться. Но вот перед столом президиума выстроились братья Самородовы, Каргополов, Гурилев, щупленький веснушчатый Бонешкин — тот, что упал в воду с глыбой земли в первый день сплава, и еще человек пятнадцать. Все они загорели, как цыгане, почти у всех ноги были в разбитых сапогах с привязанными проволокой или веревкой подошвами. Рапортовал Алексей Самородов. Он сильно волновался и вместо «справились с заданием» прочитал «сплавились с заданием».
Захар сидел словно на иголках, переживая за своего бывшего бригадира. Ему казалось, что эффект от рапорта, несмотря на то, что результаты работы были едва ли не лучшими, не получился, но, когда сплавщики уходили на свои места, вся конференция провожала их шумными аплодисментами. У Захара заныло сердце: как хотелось быть среди товарищей!
После перерыва, во время которого Захар все-таки познакомил Ивана с Лелей Касимовой, началось обсуждение доклада. Одним из первых выступал Аниканов. Он читал свою речь звонко, бойко, эффектно, блистая ораторскими способностями.
— Что это — бюрократизм или вредительство, товарищи? — обращался он к конференции. — Я склонен полагать второе, а именно — вредительство! Против нас, товарищи, действует классовый враг, иного объяснения я не могу дать настоящему факту. Я примерно подсчитал, Иван Сергеевич, — по-свойски обратился он к Бутину, — что из-за недостатка пил и топоров не доделана треть работы на корчевке. Я сам наблюдал, как днепропетровцы резали хворост перочинными ножами!
Выступление Аниканова прерывалось гулом, аплодисментами. Захар тоже аплодировал ему, но у него было какое-то подсознательное чувство недоверия к Андрею. Почему раньше, в кавшколе, все люди казались понятными, почему раньше он никогда не терзался сомнениями?
К трибуне поднялся Ставорский. Ярко начищенный орден боевого Красного Знамени в ободочке из пунцовой материи, собранной бантиком, безукоризненно отглаженная гимнастерка, гладко зачесанные темные волосы — все подчеркивало парадность и делало его вид внушительным. Но Захара, хорошо знавшего характер Ставорского, поразило, как он неуверенно, даже робко, держался на трибуне, поразила бледность, разлившаяся по его лицу. Ставорский явно нервничал, и это было так необычно! Но вот Ставорский овладел собой и заговорил спокойным тоном. Его речь свелась к оправданию плохой работы конного парка: не хватает возчиков, телег, плохая сбруя, из-за чего возчики часто сбивают лошадям спины и холки, большая текучесть кадров из-за плохого заработка.
— Казалось бы, что в этих условиях, — продолжал он, — работающий у нас бригадиром комсомолец товарищ Жернаков должен был бы проявить чувство ответственности, работать по-большевистски. Но как он работает? С первого же дня перессорился со всеми, обвиняет всех во вредительстве. А что делает сам? А вот что: недавно поехал верхом на лесозавод и загнал коня. Так кто же, я спрашиваю, вредитель?
— Да-а, это уже преступление, за которое нужно судить, — сказал кто-то в президиуме.
— Я так и сделаю! — кивнул Ставорский.
До сих пор Захару и в голову не приходило, что Ставорский выступит на конференции, расскажет о Варяге. Ему даже казалось, что Ставорский сам не верит, будто он, Захар, загнал лошадь. Теперь в пору было провалиться сквозь землю со стыда перед бригадой, перед новочеркассцами, особенно перед Иваном Сидоренко, настоявшим на его переходе в конный парк. Захар проклинал себя в душе за то, что не потребовал вскрытия трупа Варяга в первый же день, и дал себе слово, что завтра непременно добьется этого.