До вечера оставалось часа три, и Захар решил разыскать своих земляков.

За околицей, где кончались огороды и поднималась стена леса, стоял стук топоров, шумели людские голоса, то и дело с треском падали деревья — шла корчевка.

Захар подошел к одной бригаде, спросил у крайнего парня, размашисто рубившего кустарник:

— Вы не знаете, где тут азовочерноморцы?

— А ты чего шляешься, когда люди работают? — спросил тот, выпрямляясь и смахивая пот с раскрасневшегося злого лица. — Что, представитель «гулькома»?

— Не болтал бы зря, — огрызнулся Захар. — Только встал с постели, болел и теперь ищу своих, понял?

— Что-то много больных появилось, когда нужно работать. — Парень поплевал на ладонь, снова берясь за топор.

Захар на расстоянии узнал Лелю Касимову и Марусю Дробышеву.

Парни толпились у огромной лиственницы. Кто-то с привязанным к поясу концом веревки карабкался по ее стволу вверх, а все остальные следили за ним. На Захара почти никто не обратил внимания.

— А где Андрей? — спросил Захар Степана Толкунова, заметив, что приятеля здесь нет.

— Эге, брат, Андрей твой нашел теплое местечко!

— Как это?

— Кладовщиком устроился, лапти принимает. Одним словом, симульнул наш староста.

— Ловко! — усмехнулся Захар. — А зачем Крамсков лезет на дерево?

— Да вот хотим перехитрить эту дуру, — Толкунов смерил взглядом высокий ствол лиственницы. — Изобретение бригады! Понимаешь, толстые деревья надо выкорчевывать с корнями, а важками разве его возьмешь? Вот и придумали: привязывать веревку за макушку и всем миром впрягаться в нее. Так и валим… Что, в нашей бригаде будешь?

Тем временем Крамсков уже привязал конец веревки за макушку лиственницы, с обезьяньей ловкостью заскользил по веревке вниз и в одну минуту очутился на земле.

— Взялись, товарищи! — подал команду Толкунов.

Все, в том числе и Захар, ухватились за веревку и с гиком, разбойничьим свистом потащили ее. Дерево стало крениться, но где-то на половине остановилось.

— Руби корень! — заорал кто-то. — Видишь — держит!

Затяпал топор, под лиственницей сильно хрустнуло, и она грохнулась на землю, выбросив вместе с остатками корневища каскад грязи.

Вечером, когда все собрались на ночлег в своем леднике, густо насыщенном запахом прелого сена, пришел и Аниканов. Захару бросилось в глаза, что Андрей снова обрел прежнюю бойкость и самоуверенность. Он принес соленую кету, завернутую в какую-то грязную мешковину.

— В общий котел, братцы, — заискивающе крикнул Андрей, развертывая рыбину. — Бочка разбилась, когда сгружали с баржи… У нас останешься? — обернулся он к Захару, разжевывая большой кусок рыбы. — Зря! Опять искупаешься и заболеешь. Хочешь, устрою тебя на склады?

— Нет, пойду на сплав, там мне нравится.

Из угла послышался голос Касимовой:

— Ну что, Андрей, опять лапти принимал?

— Ага. До обеда. А потом раковины для уборных и ванны. Сто пятьдесят комплектов.

— Ой, смотри, Аниканов, большую ответственность взял ты на себя! Разворуют лапти, не миновать тебе тюрьмы, — не без иронии заметил Толкунов.

Кругом засмеялись.

— А что, один парень в самом деле стащил сегодня пару лаптей! Говорит, старые сносились.

— Между прочим, Андрей, ты не интересовался, — снова послышался из угла голос Касимовой, — почему везут оборудование для ванных и уборных, а не инструмент? Пил и топоров не хватает, работа из-за этого задерживается, а они там… Кто это делает? Узнать бы да в газету прописать. Это же вредительство!

— Мое-то дело маленькое — принимай и сохраняй, — отмахнулся Аниканов.

— Нет, ты должен это выяснить, — настаивала Касимова. — И все коллективно напишем письмо. Как думаете, товарищи, а?

— Правильно, — послышались голоса.

— Вряд ли я что-нибудь узнаю, — усомнился Аниканов. — Там такая путаница в накладных и имуществе, что сам черт ногу сломит.

На следующее утро Захар пошел разыскивать конный парк, чтобы оттуда на подводе добраться до сплава. Парк находился на обширном дворе, наскоро обнесенном жердями. Хозяйство произвело на Захара удручающее впечатление: телеги стояли со сломанными колесами или оглоблями; изнуренные лошади бродили по колено в грязи, у многих из них были сбиты холки или спины, и над ранами роились зеленые мухи.

У ворот Захар увидел добротную бричку с сеном, запряженную парой довольно свежих коней. В передке брички полулежал в дремотной позе человек лет под тридцать, с широко посаженными маленькими глазами, глядящими исподлобья; что-то хитрое и тупое одновременно было в его на редкость отталкивающем лице с толстыми влажными губами.

— Куда подвода, не на сплав? — спросил Захар, разглядывая лошадей; левый гнедой был, по-видимому, строевым конем: с правильным экстерьером, с прямо поставленными задними ногами, сухими точеными бабками и чуть вислым крупом. Он немного напоминал Егеря.

— А ты кто? Что за спрос? — Незнакомец лениво приоткрыл сонные глаза.

— Мне нужно ехать на сплав.

— Так это вы — товарищ начальник? — Возчик привстал. Лицо его оживилось и сразу поглупело.

— Нет, я просто пассажир. А ты только начальство признаешь?

— Да нет. — Возчик раздумчиво поглядывал на Захара. — Это я так.

Пока они разговаривали, подошли Ставорский и с ним двое: один пожилой, медлительный, второй — совсем молодой, высокий, в кожаной куртке, со смуглым лицом и фигурой атлета.

— А ты чего, Жернаков, здесь? — спросил Ставорский, протягивая руку. — Наниматься пришел?

— На сплав возвращаюсь, вот записка из отдела кадров. — Захар подал бумажку.

— Это не со мной, а вот с товарищем Бутиным говори, — пробежав записку, указал он на пожилого мужчину. — В его распоряжение выделена подвода, возьмет — не возражаю.

— А чего не взять? — весело посмотрел на Захара тот, кого Ставорский назвал Бутиным. — Что, работаешь там?

— Работал, — ответил Ставорский вместо Захара. — А потом свалился в реку, простудился и заболел… У меня лежал. Это бывший кавалерист, Иван Сергеевич, в кавшколе учился, а потом покалечился, и его демобилизовали. Ему бы не на сплав, а на конный парк, коней он знает и любит; мне же до зарезу нужен комсомолец — бригадир конюхов. Но вот не хочет! Может, вы повлияете на него, Иван Сергеевич?

Бутин с интересом оглядел подтянутую фигуру Захара.

— Чего же не идешь в конный парк?

— Больше нравится на сплаве, — слегка робея, ответил Захар; он как-то растерялся под взглядом Бутана.

— Комсомолец должен быть не там, где ему больше нравится, а там, где он больше нужен. И нечего заставлять людей уговаривать себя — нужно, значит нужно. Тем более ты кавалерист… Ну, поехали, — распорядился он и грузно уселся в бричку.

Рядом с ним примостился парень в кожаной тужурке. Захар вскочил на задок, возчик гикнул, и лошади весело взяли с места.

Захар не слышал разговора, происходившего между Бутиным и его соседом, — грохот брички заглушал голоса. Только у широкой болотистой низины парень в кожаной тужурке повернулся к нему и крикнул:

— Еще далеко?

Выслушав Захара, помолчал, задумчиво посмотрел ему в лицо.

— Как фамилия? — громко спросил он. — Ну что ж, мы тут решили с Иваном Сергеевичем, что тебе нужно идти к лошадям. Давай познакомимся, — протянул он руку, неловко выгибаясь. — Сидоренко, заворг комитета комсомола. Нужно укреплять конный парк комсомольцами! — кричал он. — Видел, какой там беспорядок? Ведь лошади наш единственный вид транспорта.

— Ну, раз решили, — значит, пойду, — ответил Захар.

Солнце стояло еще высоко над лесом, когда они приехали на сплав. Захар не узнал прежних мест: кругом все зазеленело, тайга стала гуще, на левом берегу появилась бугристая галечная отмель, а там, где лежали штабеля бревен, остались на земле лишь вороха осыпавшегося древесного корья.

Ни на берегу, ни в бараке никого не было. Но по реке шли вереницей бревна; где-то неподалеку слышались голоса сплавщиков: «Раз, два — взяли! Еще взяли! Навались!»