Так мы открыли текущий счет «Театральной академии Питера». Одновременно был начат прием «наличных» чеков от постоянных клиенток.

Другое новшество, предложенное поначалу в шутку, оказалось столь прибыльным, что мы ввели его в практику.

Когда важная клиентка заказывала для подружки «сцену» в подарок на день рождения, я для забавы предложил выпускать стодолларовые подарочные сертификаты.

Идея понравилась, и мы сделали заказ на изготовление на фальшивом пергаменте свидетельств, дающих право получить один урок в «Театральной академии Питера». Сертификаты имели бешеный успех, так что пришлось печатать второй тираж. «Следующим шагом станут кредитные карточки», — сказала Марта.

Создание «академии» привело к одному нежелательному последствию: несколько юнцов явились узнать о расписании, преподаваемых предметах и плате за обучение.

Большинство из них Марта отшила, объяснив, что мы принимаем только людей с пятилетним профессиональным стажем. С тех, кого это не останавливало, она запрашивала сто долларов в час — достаточно, чтобы обескуражить самых назойливых потенциальных гениев.

Тем временем бизнес набирал силу, и в первую неделю февраля все три наши спальни не пустовали ни минуты. Мы собирались превратить в рабочее место кабинет, но решили отложить это дело, пока не накопим денег.

Глава 65

Я обсудил финансовые нововведения с Николь Редберн, которая была страшной скрягой и с чрезвычайной ловкостью решала уникальные проблемы нашего бизнеса.

— Это индустрия услуг, — толковала она мне. — А когда обслуживаешь клиентов, всегда сталкиваешься с трудностями.

Обычно она, предварительно позвонив, забегала к нам несколько раз в неделю, поздно утром или вечером после свидания.

Время от времени мы с ней обедали вместе в нашей квартире, когда уходила последняя клиентка и последний жеребец. Она всегда ела одно и то же: бифштекс с бутылкой вина и пирожные.

Оставаясь ночевать, она делила со мной большую постель в главной спальне. Объявленный ею закон — «никакого секса» — оставался нерушимым. Чем ближе мы становились, тем меньше это для нас значило.

Я уже лежал, читая «Вэрайети», когда обнаженная Николь вышла из ванной, только что из-под душа с полотенцем на голове. Я видел, как она встала перед большим, во весь рост, зеркалом и стала внимательно разглядывать себя.

— По-моему, неплохо, — крикнул я через комнату.

— Как страшно состариться, — сказала она, глядя на свое отражение. — Ты когда-нибудь думаешь об этом?

— Не больше двадцати четырех часов в сутки.

Я рассказал ей об отвергнутых пробах, когда продюсеры и режиссеры искали «кого-нибудь помоложе», и о том, что на Бродвей каждый год вливаются новые толпы красивых, талантливых юношей.

— У нас то же самое, — задумчиво произнесла Никки.

Она уселась на кровати, скрестив ноги, и стала мазать ногти ярко-красным лаком.

— С каждым годом на улицах все больше молодых охотниц. Ты же читаешь газеты. Им по четырнадцать — пятнадцать лет. А то и меньше. Это опасные конкурентки.

— Надо быть полным идиотом, чтоб связаться с четырнадцатилетней.

— Дело в том, — пояснила она, — что, соответственно накрашенные и одетые, они выглядят совершеннолетними. Перед тобой просто хорошенькая, гладенькая цыпочка. Ну, мужик и пользуется. Какие там у петуха моральные принципы…

— Но ты в потрясающей форме, — заверил я ее.

— Конечно, но я уже не девочка. Поэтому и рассчитываю только на десять лет.

Я смотрел, как она трудится над ногтями, сосредоточенно, сжав губы, твердо держа кисточку.

— У меня был парень, который любил делать мне маникюр, — вспомнила она. — А сейчас он уехал.

— Никки, тебе не противно? Я имею в виду то, чем ты занимаешься?

— Нисколько, — сказала она. — Может быть, потому, что и мать моя занималась тем же. Она старалась держать меня подальше, но я понимала, что происходит. Всего, два года назад я вела честную жизнь. Но отказалась от нее совершенно сознательно.

Меня восхищала ее твердость. Она шла своей дорогой так же уверенно, как Дженни Толливер — своей.

— Сначала было трудно, — подтвердила она. — Я знала многих девушек, ставших алкоголичками или наркоманками. Некоторые покончили с собой. Чтобы держать себя в руках, нужна строжайшая самодисциплина.

— Верю, — сказал я. — Кругом одни извращенцы…

— Это не самое страшное. Самое страшное — начать, решиться продать, сдать внаем свое тело. Свихнуться можно.

— Но ты ведь решилась.

— Решилась. Мозги у меня неплохие, и я подошла к делу логически. Я даже составила перечень его достоинств и недостатков.

Она покончила с ногтями, плотно закрутила бутылочку с лаком, поставила ее на место. Легла на спину, поболтала ногой.

— Достоинства, — продолжала она, — это большие деньги, независимость, никакого расписания с-девяти-до-пяти, ощущение собственной силы, о котором я сейчас не хочу говорить. Недостатки: столкновение с законом, вероятность заполучить клиента, который окажется убийцей, и мысли о том, что будет, когда я состарюсь и поседею. В конце концов я решилась и никогда не жалела об этом. Подвинься, освободи местечко.

Она вытянулась рядом, сбросила полотенце, и я ощутил на губах пряди ее длинных черных волос. От нее исходил запах мыла и собственный, присущий ее телу, непонятный аромат. Гладкое бедро легко касалось моей ноги.

— Никки, на многих жеребцов мы вышли через моего бывшего театрального агента. Конечно, за плату, и мне хорошо известно, как он нуждается в деньгах. Только поэтому он согласился. Но его это гложет. Его мучит моральная сторона дела. Тебя никогда не терзала совесть?

— Никогда, — твердо сказала она. — Какая, к черту, мораль? Ее просто не существует. Я изучала историю и знаю, что многие знаменитые государственные деятели, художники, философы имели рабов. Тогда это вовсе не считалось позорным. Бывали времена, когда шлюхам оказывали почести и уважение. Солдаты пили кровь врагов, короли женились на собственных сестрах, а гаремы существуют до сих пор. Так что же такое мораль? Стыд, грех, вина — все это слова чужого, незнакомого мне языка.

— Но ты живешь в обществе, где эти слова имеют вполне определенный смысл, — возразил я.

— Ты уверен? Мораль как мода — каждый год новый стиль. И сегодня многие считают ее излишеством в обществе, где правят деньги и власть. Добродетель — это роскошь, которую могут позволить себе только нищие.

Я рассмеялся:

— Ты настоящий циник!

— Нет, просто трезво смотрю на вещи. Может, лет пятьдесят назад меня сожгли бы на костре. Но живу я здесь и сейчас. Давай спать.

Я выключил лампу в изголовье и улегся на бок, повернувшись к ней спиной. Она подвинулась поближе, крепко и нежно прижалась ко мне.

— Питер, — сказала она в темноте, — не поверишь, но ты первый мужчина, с которым я сплю. Именно сплю. Всю ночь.

— Ну и как?

— Хорошо, — ответила она. — Уютно.

Глава 66

День выдался замечательный — двадцать девять «сцен» и никаких проблем. Были два «дубля», так что дневной доход составил три тысячи триста долларов.

К одиннадцати вечера квартира очистилась. Я сидел в кабинете, распределяя полученную за день сумму. В дверь постучали. Заглянул Уолкотт Сэндз. Он только что обслужил последнюю клиентку.

— Привет, Сэнди, — сказал я, — заходи.

Жеребец, как всегда, был одет в стиле английского сельского джентльмена: светло-коричневые габардиновые слаксы, плотная куртка для верховой езды с кожаными заплатками на локтях, фуляровый платок на шее, мокасины из дубленой кожи.

— Тебе бы еще ружье прихватить, — заметил я. — Знаешь, для куропаток.

— Согласен. Найдется минутка, Питер?

— Конечно. Ты ведь пьешь скотч, верно? У меня тут «Шива».

— Пальца на два, пожалуйста.

Я пошел к буфету и налил две рюмочки, поднял свою.

— За наши успехи, — произнес я. — Дай Бог, не последние.