Я кивнул, а он спокойно продолжил:

— Во-первых, я не знаю вашего мистера Джелликоу. Никогда, насколько помню, не встречался с ним и, — тут он слегка улыбнулся, — надеюсь, никогда не встречусь. Во-вторых, отсюда следует, что он со мной не говорил и не пытался меня шантажировать. Как не пытался и кто-либо другой, потому что я просто вышвырнул бы такого типа в окно. А оно на шестнадцатом этаже, и под ним твердый тротуар.

Он показал большим пальцем на окно за его спиной.

— В-третьих, я действительно слышал об этой истории с беговой дорожкой для собак — или лошадей — точно не знаю. — Он улыбнулся. Хорошо еще, что он не стал прикидываться, что эта история ему не знакома. — Однако человека, который был связан с этим делом, звали Джордж Мартин, или Джордж Л. Мартин, и я, Дж. Лоуренс Мартин, не имею к нему никакого отношения. В-четвертых, этот Джордж Мартин, кто бы он ни был, не совершил преступления, из-за которого у него могли бы возникнуть осложнения с законом. И следовательно, абсолютно нет оснований — я совершенно в этом уверен, — чтобы кто-то попытался его шантажировать. Итак, все это никоим образом меня не касается. Есть еще вопросы?

— Нет.

— Теперь последнее: если мне еще раз придется посмотреть на часы, я вас вышвырну в окно. А оно…

— Да, знаю. На шестнадцатом этаже, и под ним твердый тротуар.

Он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ и ушел.

До заката солнца оставалось еще больше часа, когда я позвонил в дверь дома Зины Табур, но небо уже пылало, как подожженная нефть. Нас ждал один из тех великолепных закатов, которыми мы так часто любуемся у нас в Калифорнии.

Я знал, что у мисс Табур был перерыв между двумя картинами, и надеялся застать ее дома. А дом ее представлял собой небольшое, по меркам Бель-Эйра, здание необычной конфигурации, расположенное на живописной территории в два акра в красивейшем месте, приюте богатых, всего в двух-трех милях от Беверли-Хиллз.

Невысокое квадратное строение плавно переходило в боковые пристройки. Вокруг росли дубы, палисандровые деревья, ивы, сенегальские финиковые пальмы, филодендроны с огромными листьями, бегонии и множество других неизвестных мне кустарников и цветов. По газону вились узкие дорожки. Зрелище было красивейшее.

Зина Табур оказалась дома. Наконец-то мне улыбнулась удача. Когда она открыла дверь, я так и застыл, откровенно — и даже грубовато — уставившись на нее. Она тоже была красива. Больше, чем красива. Я впервые видел ее не на экране, а воочию и так близко. Я просто замер, как отключенный робот.

Поверьте, я любовался многими женщинами, разных типов, с разными формами и разными размерами, но сейчас вспомнил, как бармен говорил о Джелликоу, что его опьянение перешло в новое качество. То же самое можно было сказать и о Зине Табур. Обыкновенная красота превратилась в неотразимое очарование, притягательную чувственность — сплав огня, прохлады и не поддающейся описанию женственности.

Она взглянула на меня, потом на пламенеющие небеса и снова на меня, внимательно разглядывая мои белые, ежиком, волосы, круто изогнутые брови, большие, но не слишком, ноги, обутые в белые щегольские ботинки, и мой живописный костюм. И опять перевела взгляд на лицо.

— Боже правый! — воскликнула она со странным, но приятным акцентом. — Кто вы, черт возьми? У вас такой вид, будто вы вылезли из этого… блюдза.

Я почувствовал укол боли. Совсем не такие слова мне хотелось услышать при нашей первой встрече. Было не только неприятно, но и непонятно. Что она имела в виду? Быстро взяв себя в руки, я улыбнулся и сказал:

— Я — Шелл Скотт. А вы, надо полагать, — Зина Табур? Да собственно я и не сомневаюсь…

— Да, я Зина, — ответила она. — Вы не ошиблизь адрезом.

Почти все «с», а иногда «ш» и «ц» она произносила как «з» и при этом складывала губки в напряженную гримаску, что вовсе ее не портило.

Голос ее звучал обворожительно, а сама она, как я уже говорил, была просто божественна. Ее головка не доставала мне даже до плеча. Но какой мужчина не мечтал бы прижать такую головку к своей груди! Зеленовато-серые миндалевидные глаза казались еще больше и блестели сильнее, чем на экране. А форма ее губ могла подвигнуть людей, осуждающих секс, на демонстрацию протеста.

Густые черные волосы, которые она обычно закалывала наверх, искусно укладывая их завитками и гроздьями на макушке, сейчас были распущены, потоком спускаясь с плеча и прикрывая грудь. На Зине были кожаные сандалии, украшенные сверкающими камушками, белые трикотажные брюки и мужская белая рубашка, расстегнутая у шеи. Несмотря на мужской фасон одежды, на мужчину она была похожа не более, чем я на пасторальную пастушку.

— Здравствуйте, мисс Табур, — сказал я. — Мне бы хотелось…

— Зпорим, вы нозите кразные зорты.

— Зорты? А что такое зорты?

— А вы не знаете?

До меня наконец дошло.

— Ха-ха. Нет, я… А вас это интересует?

— Пока нет. Кто вы, говорите? Зелл Зкотт?

— Приблизительно так. Я…

Я задумался. Если я Зелл Зкотт, то блюдзе — это, наверное, блюдце.

— Мисс Табур, — строго сказал я, — неужели вы и правда приняли меня за инопланетянина, который вылез из блюдца? Вы имели в виду НЛО — летающую тарелку?

— Ее замую. Только я не ожидала увидеть такую громадину. Я думала, там обитают маленькие зеленые человечки. А вы зовзем не похожи на маленького зеленого человечка.

Я промолчал. Подобные замечания, решил я, недостойны ответа.

— Я бы хотел поговорить с вами, мисс Табур, по важному делу, — холодно сказал я.

— Важному для ваз или для меня?

— Ну… пожалуй, для нас обоих. Это касается… Вы разрешите мне войти?

Она пожала плечами и, казалось, всеми своими выразительными чертами лица.

— Ну что ж, ризкну.

— Со мной вы в полной безопасности, мисс Табур. Какие бы нелепые мысли ни посетили вашу… прелестную головку.

— О, перезтаньте! Заходите.

Настроение у меня испортилось. Вся моя система умозаключений относительно Уилфреда Джелликоу рушилась. Мне ничего не дала беседа с Уорреном Барром. А с Дж. Лоуренсом Мартином я вообще потерпел полное фиаско. Моя последняя надежда была на Зину Табур, но разговор с ней как-то не клеился.

Однако настроение мое несколько поднялось, когда я стал разглядывать обстановку в доме Зины Табур: ковры, кресла, диваны, подушки, картины. У меня складывалось впечатление, что я вошел в комнату, где вся мебель справляла какую-то оргию.

Но мне это понравилось.

Убранство отличалось изысканностью, присущей Востоку. Бронзовые висячие лампы с замысловатыми прорезями, на одной стене — огромное абстрактное полотно, на другой — яркий ковер. Низкий потолок, толстый палас с высоким ворсом необычного голубого оттенка, как будто с налетом инея, фигуры древних божеств на нем — одни с фантастическими головами, другие — с полудюжиной рук. Одна статуя футов четырех высотой, стоявшая в углу комнаты, изображала танцующего индусского божка. Он стоял на одной ноге, а в каждой из шести рук держал длинный толстый… «О боже», — подумал я.

Мы сели на длиннющий низкий диван, такой мягкий, что я просто утонул в нем. Перед диваном стоял резной столик из темного дерева, позади него что-то вроде двух ярко-красных пуфов на бронзовых роликах.

К такому месту привыкнуть сразу трудно. А привыкать, наверное, приятно. Однако солнце садилось, а я был далеко от дома.

Я изложил Зине все, что узнал от Чейма. Быстро, по-деловому, без лишних церемоний.

Когда я умолк, она сказала:

— Да, убила. И что?

— Вы хотите сказать… вас это нисколько не потрясло?

— Что потрязло?

— Ну… предположим, я начну вас сейчас шантажировать. Как вам это понравится?

— Ха! — усмехнулась она. — Ну, начинайте. Попробуйте. Только как?

— Что?

— Как?

— Что — как?

— Ну, не знаю. Вы же говорили о шантаже.

— Да. Так вот, я вас шантажирую.

— Ни черта вы меня не шантажируете.

— Послушайте, я… я… Ну я же не специалист в этом деле. Но знаю о нем порядочно. И поверьте, это выглядит совсем по-другому. Это уж я знаю.