Особенно быстро, если использовать для этого наркотики.

Глава 11

У меня была уйма времени, которое я не знала, куда размотать. Если бы я была дома, то сразу же нашлось бы четыре миллиона дел, которые необходимо выполнить не позже чем через секунду, но здесь… Здесь было делать абсолютно нечего! Даже истязать себя мытьем посуды мне не давали.

После завтрака под бдительным оком псевдо-Крупской я вернулась к себе в комнату, включила телевизор, сунула кассету в видеомагнитофон. На экране стали громко стрелять и материться по-американски.

Я пощелкала по каналам. Скукота! Программа дневного телевидения явно составляется для выживших из ума пенсионеров и тугоумных домохозяек.

Зевок развел челюсти в сторону. Ну и работка! Не приведи Господи, можно со скуки сдохнуть… Я подошла к книжной полке. Парочка детективов в цветастой обложке — оскаленные физиономии, полуобнаженные красотки и бриллианты величиной с голову годовалого младенца… Нет, спасибо…

Я легла на диван и закинула руки за голову. Итак, Маша под кайфом, Наталья Ивановна готовит курицу, патрон и его сынулька трудятся на благо собственного кармана. Кто у нас остается? Правильно, остается темная лошадка Валера — лошадка, которую необходимо прощупать. И я отправилась щупать Валеру.

Но Валера щупать себя не дал, потому что был занят важным делом — разгадывал кроссворд. И отвлекаться на всякие мелочи вроде меня ему не хотелось.

— Привет! — сказала я, входя в комнату охраны. — Я пришла познакомиться!

Валера оторвал от бумаги взгляд, затуманенный бурной мыслительной деятельностью.

— Зачем? — тупо спросил он, уставившись на меня как на привидение.

— Какие проблемы? — вместо ответа, спросила я, кивая подбородком на кроссворд.

— Слово из шести букв, вторая «а», лицо, совершающее на бирже операции с ценными бумагами.

— Брокер, — уверенно ответила я.

— Но у него вторая не «а», — почесал ручкой затылок Валера.

— От этого он не перестанет быть брокером, — справедливо заметила я и села напротив него.

Валера оказался типичным коротко стриженным качком с круглыми плечами и пудовыми кулаками, каждый из которых был в два раза больше черепа нормального человека. И это не потому, что череп у нормального человека очень маленький, просто кулаки у него были чудовищные.

Я сразу прониклась к нему симпатией. Кажется, он не обещал мне проблем ни в настоящем, ни в будущем. Он казался мне одним из тех ребят, с кем можно поболтать, не слишком напрягая интеллект, и разойтись, не причинив друг другу особенного вреда.

Изредка Валера бросал равнодушный взгляд на один из четырех мониторов, на которых изображался мутно-серый забор, площадка перед воротами, задняя часть дома — очевидно, по периметру особняка были установлены камеры слежения.

— Машина из четырех букв, последнее «о» — это «пежо», — между тем сообщила мне «темная лошадка», нерешительно замирая ручкой над газетным листом.

— А вдруг «рено»? — возразила я.

«Лошадка» посмотрела на меня с уважением. Наверное, ему впервые в жизни встретилась девушка, которая знала на целых два слова больше, чем он.

— «Рено» тоже годится… — милостиво ответил он. — Там тоже второе «е»… — И добавил: — А откуда ты взялась такая умная?

— Я не умная. — От скромности я махнула рукой.

— Ты, что ли, Машкина подружка? — удивился Валера.

— Пока нет, — ответила я. — Но надеюсь ею быть. — Заметив стойкое недоумение в его глазах, добавила: — Меня Виталий Васильевич пригласил погостить. Соблазнил тренажерным залом, солярием и красивыми окрестностями. А здесь так скучно… Не знаю, выдержу ли целый месяц…

— А чего скучно-то? Включай видак и наслаждайся жизнью.

— Надоело! — Я с видимым усилием вздохнула. — Хочется куда-нибудь прошвырнуться…

Валера напрягся, соображая.

— Я бы пошел с тобой… Но вообще-то мне нельзя отлучаться, — сказал он с сожалением. — Вдруг Машке вздумается куда-нибудь потащиться. Я должен ее сопровождать.

— Вообще-то ей, кажется, сейчас никуда не захочется, как ты выразился, «потащиться»… — многозначительно заметила я.

— А, ты уже знаешь об этом… — Валера понимающе кивнул. — Понимаешь, в любую секунду может позвонить хозяин, потребовать отчет… А если меня не окажется на месте — будет выговор… Или Машке вдруг вздумается позвонить своим дружкам, я должен это вовремя пресечь.

— Как это? — Я откровенно удивилась.

— А вот так. — Валера выразительно поджал губу. — Телефон должен слушать. Вдруг они договорятся в мое отсутствие передать порошок или «колеса»… Я должен знать и это… как его… «противодействовать»!

— И что, все разговоры прослушиваются? — спросила я растерянно.

Валера кивнул:

— Абсолютно!

— И мои тоже?

— И твои! И записываются на пленку. — Валера пожал плечами, но, заметив мое обескураженное лицо, в утешение добавил: — А чё такого-то… Подумаешь, секреты! Да какие у тебя могут быть секреты? Ну ладно, уломала. Болтай себе на здоровье, не буду я твои базары подсекать. Раз Васильич тебя сам в дом притащил, стало быть, ты человек проверенный…

— Спасибо! — с большим чувством произнесла я.

Между тем мое лицо, наверное, не выражало бурной радости. Оказывается, у нашего с Мишкой ночного разговора есть свидетель! Ох я балда! Ночью дежурил этот мерзкий тип, Сергей, он, наверное, кое-что понял из того, что ему не следует знать!

«Не выдаст он меня, — успокаивая себя, решила я. — Он ведь тоже здесь для того, для чего и я. Мы с ним, по сути, в одной команде».

Однако до сих пор члены «команды» действовали в одиночку. Да и была ли она, команда-то?

Перенакачанные препаратами больные двигались медленно и вяло, точно плавали в густой и вязкой жидкости. Они словно летали, не касаясь ногами пола. Лица грустные, мысли витают далеко, в глазах — пустота, так похожая на скорбь. Психика была на пределе, хотелось заплакать от тоски. Слезы могла вызвать любая, самая незаметная деталь действительности — зашитые светлыми нитками капроновые колготки медсестры, катышек пыли около железной ножки кровати, запах обеда, не похожий на запах пищи, а скорее напоминающий лекарство.

Сначала, после помещения в четвертую палату, Ивану казалось, что у обитателей палаты хроническое недержание речи, словесная диарея — они болтали взахлеб, перебивая друг друга, не в силах наговориться, боясь, что их вот-вот прервут. Это было действие лекарств перед запланированным врачом катарсисом. И к этому катарсису их день за днем планомерно готовили, накалывая препаратами до того, что на руках не было свободного места для внутривенных (тогда начинали колоть в запястье или в подколенную впадину), от внутримышечных зад болел так, как будто он превратился в огромный раздувшийся синяк, и даже внешняя поверхность бедра была вся испещрена мелкими черными точками — следами интенсивной терапии.

Словесный поток — это был только первый этап. Через несколько дней, когда «схема» приема лекарств уже работала должным образом, обитателям палаты стало не до разговоров. Нейролептики (таково было направленное действие «схемы») надежно блокировали речевые центры, подавляли чувства и способность переживать.

Невозможность выговориться и потребность в разговоре были столь велики и мучительны, что на определенном этапе человек уже не мог выдержать непрекращающуюся пытку молчанием. Больные напоминали людей с зашитыми ртами, которые знают великую тайну, но никому не могут ее сообщить. Всем им позарез нужно было выговориться. Невозможность излить душу была так мучительна, что хотелось плакать. И врачи ждали, что, превысив невидимый порог, плотина наконец прорвется и поток откровений понесется вперед, безжалостно сметая преграды хрупкой лжи.

Больные знали, что не они сами хотят говорить, а химия в крови управляет их желаниями, способностью молчать или произносить слова. С химией бесполезно бороться — ее не ударишь кулаком, не собьешь с ног, не победишь в открытой борьбе. Она — тот враг, который проник вовнутрь осажденного бастиона и затаился там до поры до времени, чтобы выждать подходящую минутку и предательски открыть ворота нападавшим — то есть врачам. И многие, измученные невыплаканными слезами и невысказанными речами, были готовы сами открыть ворота доселе героически оборонявшегося бастиона и сдаться на милость победителя…