Полистав остальные сводки, Соколов не нашел в них ничего любопытного: мошенничество на Сухаревском рынке, пять карманных краж, самоубийство, выдворение из города за беспаспортное жительство, торговля в неустановленном для того месте, пожар, наезд пьяного лихача на инженера Вячеслава Позднякова, дебош в “Праге” какого-то поэта-футуриста Крученых...

Соколов устало потянулся:

— Нет ничего интересного. Зачем я вернулся без нужды и времени? Вот тебе и предчувствие! Нет, на сей раз оно меня обмануло...

Вдовец

Вдруг дверь со стуком распахнулась и прямо в объятия Соколова влетел геркулес с вечно загорелым лицом, залихватски закрученными усищами, весь дышащий мужеством, большой физической и нравственной силой, — Коля Жеребцов.

— Наконец-то, — счастливо проговорил он, и, кажется, на глазу геркулеса сверкнула слезинка радости. — Господи, будто сто лет не виделись, миленький Аполлинарий Николаевич!

Стараясь скрыть волнение, Соколов нарочито ворчливым тоном произнес:

— Ну что, знаменитый разоблачитель юного воришки Зуева как тут дела у вас двигаются? Я проглядел сводки, обычная мелочевка...

Жеребцов быстро возразил:

— А вот и нет! — Поколебавшись, проговорил менее решительно: — Быть может, и не напрасно. Позавчера в седьмом часу вечера я как раз прибыл в сыск, а тут как тут квартальный Мясницкой части вваливается. Докладывает: “В доме Севрюговых наследников, это строение четыре по Большому Козловскому переулку, обнаружен утопленный труп молодой особы. Ейная фумилия Анна Шитикова, двадцать пять годов от роду, жена мещанина Григория Шитикова, который возле дверей входа дожидаются”.

— Коля, ты короче умеешь докладывать?

— Так я вам, Аполлинарий Николаевич, не докладываю, а рассказываю. А это громадная разница. А если короче, то со слов этого Григория Шитикова произошло следующее. В мае сего года он женился на богатой купчихе-сироте двадцатипятилетней Анне Волоцкой. Девушка красивая, развитая — даже трудно понять, что она нашла интересного в Григории Шитикове, человеке во всех отношениях заурядном, да к тому же и бедном. Возможно, ей хотелось поскорее вверить свой капитал в надежные хозяйские руки. Во всяком случае, в мае они обвенчались. Анна наняла для ремонта своего дома на Большой Полянке рабочих, там закипели строительные дела. А на это время сняли небольшую, но удобную квартиру в Большом Козловском.

— Молодые мирно жили?

— По отзывам соседей, никаких скандалов у них не происходило. Только замечено было, что Шитиков патологически жадный человек. Он экономил на всем — на извозчике, на еде, ходил в каких-то обносках. Бывший каптенармус, он делами коммерческими не занимался, нигде не служил, а существовал на капитал супруги. А тут жена забеременела. Шитиков, как утверждают их дворник Артем и соседка-художница Серебрякова, требовал: “Надо делать аборт!” Даже на людях не стеснялся говорить.

— В купечестве такую гнусность категорически отвергают! — заметил Соколов.

— Анна так и считала, а плод изгонять отказалась. И вот, Аполлинарий Николаевич, главное: в прошлый понедельник Шитиков вместе с супругой посетил две конторы. Первая страховое общество “Заботливость”, на Лубянке, в доме номер один. Жизнь свою Анна застраховала на максимальную сумму — двести тысяч рублей. Оттуда они отправились в нотариальную контору Либермана на Сретенке, где Анна составила завещание. Я побывал у Либермана, снял копию. Вот она: “Все мое имущество, как недвижимое, так и движимое, в чем бы таковое ни заключалось и где бы таковое ни находилось, завещаю в собственность мужу моему мещанину Шитикову Григорию Исаевичу...”

— А как, Николай, ты докопался до этого документа?

— Все очень просто! Чтобы составить формальные бумаги, нужны свидетели — два человека. Анна Шитикова пригласила художницу Серебрякову и гостящую у нее тетку. Они мне и рассказали все: и про страховку, и про завещание.

— Ловко!

— А как же! — самодовольно улыбнулся Жеребцов. — Ведь я ваш ученик, Аполлинарий Николаевич. Впрочем, тут и ловкости никакой не потребовалось. Но в чем подозрение — так именно в этих двух документах. Только составили их, а уже ровно через неделю завещательница утопла. Где? Смешно сказать — в ванне. Зато вдовцу остается в утешение почти полмиллиона? Дело нешуточное. Завтра похороны.

— Вы уже дали разрешение на них?

— Дадим! — Жеребцов повернулся к окну и весело добавил: — А вот как раз и наш богач идет — за этим разрешением!

— Пригласи его сюда, в мой кабинет. Познакомимся с ним поближе.

Удивительная предусмотрительность

В сопровождении Жеребцова в кабинет Соколова вошел среднего роста, крепкий в плечах человек, с бычьей шеей, с черной шевелюрой и крупным цыганистым лицом. По-военному вытянулся:

— Здравия желаю, господин полицейский! Позвольте получить разрешение на кладбище по случаю похорон моей супруги Анны Шитиковой.

Соколов вперил в него стальной взгляд серых глаз:

— Что случилось с покойной?

— Причина смерти? — Шитиков судорожно сглотнул. — Самый что ни на есть я теперь на свете несчастный человек. Прикажете доложить по порядку? Анна, супружница моя любимая, изволила лежать на кушетке и читать книгу покойного писателя Чехова. Прекрасные, замечу, рассказы. Вы не изволили читать? Настоятельно рекомендую-с.

Соколов слегка подбодрил Шитикова:

— Не от рассказов же погибла ваша супруга!

— Никак нет, по другой, совершенно неожиданной причине. Стало быть, моя Аннушка лежит на кушетке и вдруг говорит: “Гришаня, послал бы, что ль, дворника Артема к хохлу, что у Красных ворот торгует, арбузик астраханский кушать желаю!” А надо вам, господин полицейский, заметить, что промеж нами, то есть мною и Аннушкой, любовь самая чувствительная. По этой нежной причине я отвечаю: “Разве Артем сумеет арбуз выбрать! В арбузах, как в женщинах, — надо уметь с понятием разбираться!” Это я так пошутил, значит. И я пошел к Красным воротам, это как перейдешь трамвайную линию, значит, хохол Никифор торг имеет. А мы квартиру сымаем рядышком — в Большом Козловском, владение Севрюговых наследников. Окна спальни как раз в сад епархиального Филаретовского училища выходят.

Жеребцов, выставив длинную ногу в громадного размера штиблете, нетерпеливо ею дрыгал. Соколов же был исключительно выдержан. Он старался никогда не перебивать вопросом рассказ допрашиваемого. Для него стало ясно: Шитиков не шибко искренен, отсюда неуместное многословие.

Тот, попросив разрешения закурить, жадно втянул дым папиросы и продолжил:

— Ходьбы, если вам, господин начальник, тот околоток знаком, всего ничего. Пять минут туда, пять минут взад. Вышел я на крыльцо, а там возле дверей входа одноглазый черт (это в шутку я его так называю) — дворник Артем пыль метлой гоняет. Я ему, между прочим, говорю: “Супруга моя на кушетке отдыхает с книгой писателя Чехова, а я вот за арбузом бегу!” И тут же ходу — желание Аннушки выполнять. Я на ногу спорый. Минут десять всего отсутствовал — спешил любимой жене удовольствие доставить. Купил арбуз в полпуда — четыре гривны не пожалел. Еле доволок. Вертаюсь домой, а возле крыльца Серебрякова — это художница из третьей квартиры. “Милости просим, говорю, отведать! Приглашаю к нам в гости!” Подходим к дверям, а из-под их — вода потопом. Поставил я арбуз на лестницу и стал в дверь долбить. И художница кулачком старается, помогает. Стучали, стучали — молчок! Крикнул я дворника Артема, тот ломиком дверь — раз! — а там в ванне в натуральном виде в воде с головой Аннушка, а ейные ножки наружу пятками сияют.

— Супруга уже мертвая? — спросил Соколов.

— Так точно, ваше превосходительство! Мы ее быстренько, значит, из воды достали, качали, качали — только вспотели зря! Как же я теперя жить буду? Нет в жизни счастья без Аннушки!

— Состояние какое осталось после Анны?

Шитиков неопределенно пожал плечами:

— Как сказать, есть малость... Тысчонок сто пятьдесят.