Это дело было намного сложнее, чем мне показалось поначалу. Пожалуй, самое распроклятое дело за два года моей работы частным следователем в Лос-Анджелесе. У меня в конторе, под самым моим сломанным носом, убит человек. Я сам застрелил бандита, а в меня дважды швыряли пулями. Дважды я был в полиции, и у меня в кармане конверт, в котором пять тысяч долларов. А я еще даже не начал расследование!

Черт побери, я даже не знал еще, в чем суть дела. Однако было хорошо известно, что кто-то хотел отправить меня на тот свет. Он уже предпринял две попытки и, возможно, считает, что в третий раз это ему удастся.

Самое время, чтобы ищейка пошла по следу.

Без четверти девять мой отвратительно желтый «кадиллак» с откидным верхом доставил меня к жилищу Лорингов на бульваре Лоррейк. Я узнал адрес из телефонной книги, но она не дала мне никакого представления о масштабах. Всякий, кто живет в таком огромном доме, непременно должен быть крупной общественной фигурой или политическим деятелем. Дом немного напоминал старинный особняк полковника с Юга, только модернизированный и слегка усовершенствованный.

Поскольку в окнах был свет, я взошел на крыльцо и позвонил. Дверь открылась, и маленькая, похожая на птичку женщина с кукольным личиком вопросительно подняла на меня ясные карие глаза. Она совсем не была похожа на жену, только что узнавшую, что она стала вдовой, поэтому я попросил миссис Лоринг.

— Это я.

Да, она все-таки вдова, но, видимо, еще не знает об этом.

— Я — частный следователь, — сказал я. Но прежде чем я успел назвать свое имя и объяснить причину моего появления, она прервала меня замечанием, которое заставило меня замолчать.

— Ах, да. Входите, мистер Эллис.

Эллис! Я подкидывал это, как раскаленную монетку, пока входил за ней в просторную уютную комнату. Она села прямо ко мне лицом под единственной зажженной лампой.

Она сказала:

— Вы мне больше не нужны, мистер Эллис. У меня уже были из полиции и сообщили, что мой муж убит.

Она произнесла это таким тоном, будто говорила об убийстве Линкольна.

Взглянув в темный угол комнаты, она сказала:

— Нэнси, принеси, пожалуйста, мою чековую книжку. — Потом снова повернулась ко мне. — Вы хотели о чем-то доложить?

Голова моя шла кругом, как после десяти порций мартини. Мне часто говорили, что я очень быстро схватываю ситуацию, но сейчас я здорово отстал и быстро сдавал позиции. После всего еще и это. Эллис? Чековая книжка? Нэнси? Доложить?

Нэнси. Я взглянул в угол, где стояло что-то вроде низкого дивана, и как раз вовремя, чтобы заметить смутно мелькнувшие белые бедра. Кто-то, кого я до этой минуты не замечал, вскочил на ноги. Я не знал, как к этому отнестись: Нэнси могло быть девять лет и девяносто.

— Доложить? — пробормотал я. — Ну... нет. Мне не о чем докладывать. Ничего важного.

Какого дьявола я мог ей сказать? Я был смущен, как человек, попавший не на те похороны.

Миссис Лоринг пожала хрупкими плечиками.

— Не имеет значения, — сказала она. — О, спасибо, Нэнси.

Я поднял глаза и вдруг стиснул зубы так, что у меня перехватило дыхание.

Девушка стояла рядом с миссис Лоринг, и мне даже вполглаза было видно, что ей ни девять, ни девяносто. Ей было около двадцати пяти и, глядя на нее, можно было подумать, что она родилась с таким прекрасным лицом, на которое с каждым разом все больше хотелось смотреть.

А тело! Оно просто звало следовать за ним по пятам.

У нее была фигура высокой, безупречно сложенной женщины. На ней был белый свитер, подчеркивающий все выпуклости и изгибы, и черная плиссированная юбка. Рыжие волосы падали ей на плечи. У нее был угрюмый алый рот с такими полными губами, словно их ударили и они распухли. Но на ее лице они выглядели прекрасно. Ее глаза совершенно не гармонировали ни с чувственным телом, ни с как будто израненными губами. Они были карего цвета, который выглядит почти черным, притом самые большие, самые невинные из всех, какие я видел за тридцать лет своей жизни.

Она созерцала мою крупную фигуру голодным взглядом.

У меня коротко остриженные светлые волосы, которые торчат на полдюйма, покрывая всю мою голову, почти белые брови, которые выгибаются плавной дугой и резко опускаются к уголкам моих серых глаз. Нос, потерявший свою первоначальную форму после удара, нанесенного мне в Окинаве, и сильная челюсть. Мое лицо видело массу солнца и множество женщин, и некоторые из них смотрели на меня таким же голодным взглядом, но ни одна так откровенно и щедро, как эта.

Миссис Лоринг взяла у нее чековую книжку и сказала:

— Нэнси, это мистер Эллис. Мистер Эллис, это моя дочь, Нэнси Говард. — Должно быть на моем лице выразилось некоторое удивление, потому что она добавила:

— От первого брака.

Я кивнул Нэнси с идиотским видом, когда она сказала «добрый вечер» голосом, который прошелестел в моих ушах, как ласка.

Мне очень не хотелось прерывать возникшую тему, но не мог же я все время кивать в ответ, да и вообще я понимал, что эта сумасбродная ситуация не может продолжаться. Заметив на стене несколько больших полотен в рамах, я спросил миссис Лоринг:

— Кстати, как давно мистер Лоринг стал интересоваться искусством?

Она посмотрела на меня как-то странно и слабо улыбнулась.

— Мистер Эллис, — сказала она, — это и есть то самое, о чем, как предполагалось, вы должны были мне сообщить?

При этом она раскрыла чековую книжку и, вырвав из нее чек, стала слегка помахивать им, глядя на меня с явным подозрением. Я почувствовал, что наше свидание закончено, и встал.

— Извините, — сказал я, — никаких чеков. Мое имя вовсе не Эллис, и я...

— Как! — воскликнула она. — Но вы сказали... вы говорили мне...

Я вежливо прервал ее:

— Нет, мэм, это вы сказали. Я сказал вам, что я — частный сыщик — это сущая правда, но у меня не было возможности назвать свое имя. Я должен расследовать дело о смерти вашего мужа.

Я мог бы сказать еще кое-что, но миссис Лоринг уже два раза открывала рот, пытаясь прервать меня, правда потом, видимо, передумала и обернулась к дочери.

— Нэнси, — сказала она спокойным сдержанным голосом, который мог бы родиться прямо из глубин холодной Сибири, — выпроводи этого человека. Живо!