Капитан судна давал Чаттертону три тысячи долларов и десятифунтовую сумку гребешка за девятидневный рейс — королевское вознаграждение для 1978 года. Что еще лучше, у Чаттертона было свое место на судне. В этот год он еще несколько раз ходил в рейсы; некоторые были удачными, другие не очень, но ни один из них не прошел без того, чтобы заглянуть в океанский «комод с трофеями», что наталкивало его на мысли о своих собственных планах.

Он начал стаскивать домой предметы, поднятые со дна, пока его дом не стал похожим на пиратское судно из второсортного фильма. Телевизор стоял на клети для ловли лангустов, на стене висел китовый череп, китовые кости лежали на крыше, а на потолке была натянута русская рыбацкая сеть, в любой момент готовая сорваться на гостей, открывающих входную дверь.

В течение двух лет Чаттертон зарабатывал на приличную жизнь и изучал море в качестве ловца гребешка. Он часто думал о погружении с аквалангом, однако плотный и непредсказуемый рабочий график этого не позволял. Чаттертон дал себе слово, что, когда будет свободней, он наденет баллоны и увидит океан по-настоящему.

Однажды в 1980 году, после очередного удачного рейса за гребешком Чаттертон встретил Кэти Кастер, совладелицу крошечного припортового ресторанчика в Кэйп-Мэй. Кэти заинтересовала его после первой же рюмки. Многие женщины, которых он знал, предпочитали спокойную и размеренную жизнь, а Кэти была деятельной и открытой. Она выросла в близлежащем Атлантик-Сити, но сбежала оттуда, как только окончила среднюю школу, чтобы познать жизнь в Калифорнии. Она носила деревенские платья, овчинную дубленку, прическу а-ля Стиви Никс и колечки «недельки». Когда люди вспоминали Вудсток, она говорила, что не только была на этом рок-фестивале, но и жила в тамошнем городке.

Чаттертону, возможно, больше всего был по душе ее прагматизм. Кэти не ходила на девичьи сборища, типичные для многих женщин, которых он знал. Она холодно относилась к салонам красоты, а хождение по магазинам навевало на нее тоску. Ей больше нравился спорт, особенно на открытом воздухе, ей нравилось, что Чаттертон зарабатывал на жизнь в море, своими собственными руками.

Он, похоже, Кэти от себя не отпугивал. Ему было двадцать девять, но он не строил никаких планов на учебу в колледже. Он выходил в море на целые недели в самые жуткие штормы. Он еще далеко не нашел себя. Кастер уважала эти качества, и когда Чаттертон Сказал ей, что не знает, чего он хочет, она ответила, что все равно верит в него.

Кэти и Чаттертон стали жить вместе. Он купил ей пистолет 38-го калибра, который служил ей защитой, пока он был в море, а она оставалась дома. В стрелковом тире он восхищался тем, как она обращается с пистолетом; прежде ей никогда не доводилось стрелять, однако каждый раз она поражала мишени в самое яблочко. Это была его девушка. Оба не спешили вступать в брак или заводить детей, союз их был добровольным и без каких-либо условий. «Если женщина готова примириться с этими китовыми костями, — думал Чаттертон, — значит, она готова примириться со мной».

Пара прожила вместе меньше года, когда в 1981 году рынок гребешка свалился в бездонную пропасть, и заработки Чаттертона стремительно снизились. Ресторанчик Кэти закрылся, в результате чего их финансовое положение стало напряженным. Чаттертон подписался на изнурительный семнадцатидневный рейс. Когда в конце капитан выписал ему чек на 85 долларов, он понял, что пора бросать этот бизнес.

Дома они с Кэти обсуждали свое будущее. Срок положенных ему выплат за службу в армии истекал через год, в 1983-м, так что, если он планировал возобновить учебу в колледже, делать это надо было сейчас. Чаттертон увлекся компьютерами, считая, что за ними будущее. Он записался на курс программирования, и ему назначили время начала занятий.

Как-то накануне начала курса Чаттертон проснулся и сел в кровати. Он тряс Кэти, пока она тоже не проснулась. Она подумала, что ему приснился кошмар или что-то из его вьетнамской жизни. Она обняла его, так и не включая свет.

— Кэти, Кэти, Кэти…

— Джон, что с тобой?

— Я не могу стать программистом.

— Что ты такое говоришь?

— Я не могу провести всю жизнь перед светящимся экраном.

— Хорошо, хорошо. Как хочешь, чтобы ты только был счастлив.

— Я знаю, чем я теперь займусь. Я стану профессиональным водолазом.

— А что это такое?

— Я точно не знаю. Я пока не знаю, но мне кажется, это правильно… профессиональный водолаз.

После этого он спокойно заснул.

Чаттертон не знал, чем занимались профессиональные водолазы и где они работали. Но у него было ощущение, что облака рассеиваются и к нему пробиваются лучи света. На следующий день он выскочил из дома, чтобы купить журнал «Скин Дайвер». Там были объявления о курсах обучения профессиональных водолазов. Теперь идея представлялась ему совершенной. У него был опыт плотника, работы с металлом, он знал методы дыхания и погружения. Он умел жить в воде. Курсы предлагала специальная школа в Кэмдене. Два месяца спустя он ехал на своем пурпурном «Гремлине» в эту школу, чтобы стать хозяином своей новой мечты.

Чаттертон провел на занятиях всего несколько минут, чтобы заключить, что профессиональные подводные работы — это на самом деле его призвание. Инструктор сказал, что профессиональные водолазы делают карьеру в уникальной области, где приходится импровизировать и решать проблемы прямо на месте, работая во враждебной и быстро меняющейся среде. Чаттертон едва мог усидеть на месте. Это были как раз те условия, которые, как ему казалось, делали его особенным во Вьетнаме.

Его радовал мощный инструментарий профессии: двадцатипятифунтовый шлем «Деско Пот» из литой меди, воздушные шланги, соединяющие водолаза с воздушными генераторами наверху, толстые неопреновые перчатки, сухой гидрокостюм; все это ощущалось, как вторая кожа. После четырех месяцев занятий Чаттертон уже не понимал, как он мог прожить столько времени, не зная, что человеку могут платить за погружения под воду.

После окончания курсов Чаттертон устроился на работу в коммерческое предприятие, которое занималось водолазными работами в районе Нью-йоркского порта. В свой первый месяц он совершил, наверное, пятьдесят погружений, каждое само по себе уникальное по задачам и сложности. За одну только неделю ему могли поручить разбить подводную бетонную глыбу, или установить экспериментальный охват на опору вертолетной площадки портовых властей, или заварить проржавевшую опорную балку под Саус-стрит. Каждый раз он говорил боссам: «Я смогу».

Чаттертон сталкивался с чудовищными проблемами в водах под Манхэттеном. Он часто работал в условиях нулевого обзора: в туннелях, или пустотах, или под конструкциями, настолько заваленными илом и отложениями, что ему не было видно сквозь стекло шлема даже собственных перчаток. Ему поручали втискиваться в нечеловеческие пространства и делать при этом тонкую работу. Его толстые неопреновые перчатки притупляли чувство осязания. Зимой сухой гидрокостюм превращался в целлофановую обертку в ледяных водах Нью-йоркского порта. Ежедневные приливы действовали, как вандалы, разрушая его дневную работу.

Дома Чаттертон говорил Кэти: «Эта работа создана для меня». В воде он был сосредоточен, расслаблен, будучи зажат, как в смирительной рубашке, между стальными сваями, спокоен даже тогда, когда ничего не видел. Он вызывался исполнять любую работу, как в старые добрые времена.

Чаттертону нравилось бросать вызов самому себе. В дни, когда видимость падала до нуля, он вдавливался всем телом в щели, ощупывая все локтями, коленями, шеей и даже ластами, пока место работы не оживало, словно картина в его воображении. Он превращал в руки все свои части тела, одновременно упираясь в стену, скажем, лодыжкой, чтобы сориентироваться, — правая икра поверх важного набора разводных ключей, а ботинок просунут сквозь какое-нибудь отверстие в качестве барометра для контроля изменений в течениях. Проводя все больше времени под водой, он выработал у себя обостренное чувство осязания, благодаря которому он по различным вибрациям, которыми металл отражался на его ноже, мог отличить обычную сталь от закаленной. Зачастую ему достаточно было всего лишь коснуться предмета икрой или грузовым поясом, чтобы определить его характер и состояние.