По мере того как пузыри, которые выпускал Чаттертон, продолжали подниматься вдоль якорного каната, Бреннан облачился в свой фирменный минималистский наряд. Он не верил во все это запасное снаряжение и новейшие штучки и говорил, что парни выглядели в них, как новогодние елки. Бреннан считал, что чем меньше надето на ныряльщике, тем меньше может сломаться и тем быстрее можно нырнуть, если ждать больше нет сил.
Уже через несколько минут Бреннан махнул за борт «Искателя». Считанные секунды спустя он был рядом с Чаттертоном, который все еще зависал, все еще пытался совместить чудо своего открытия со здравым смыслом. Бреннан напугал его, похлопав по плечу, затем, подняв вверх ладони и пожав плечами: понятный всем знак «Что случилось?» Чаттертон достал планшет для письма и карандаш из сумки с принадлежностями и написал всего одно слово крупными жирными буквами: «СУБМАРИНА».
На какой-то момент Бреннан застыл. Затем начал кричать сквозь редуктор. Слова вылетали, как сквозь две подушки, но их можно было разобрать.
«Ты шутишь, Джон? Ты уверен? Это правда?»
Чаттертон кивнул.
Бреннан завопил: «О Боже! Вот дерьмо! Господи Иисусе!»
Бреннан был готов нырнуть прямо вниз к останкам корабля и забрать субмарину себе. Но это была не та информация, которую правильные крутые парни стали бы утаивать. Он устремился вверх по якорному канату, вынырнул на поверхность и выхватил регулятор изо рта.
«Эй, Билл! Билл!» — звал он Нэгла, который был все еще в рулевой рубке. Нэгл выскочил оттуда, думая, что Бреннан попал в беду (ныряльщик не выскакивает из воды и не кричит, пробыв там всего минуту, если только он не попал в передрягу).
«Какого черта случилось, Кевин?» — спросил Нэгл.
«Эй, Бил! Бил! Подумай только: Джон говорит, что там субмарина!»
Нэглу не надо было лишних слов. Он сбежал вниз по трапу рулевой рубки и собрал остальных ныряльщиков: «Чаттертон говорит, это подлодка».
До этого момента у многих ныряльщиков оставались большие сомнения в том, что стоит обследовать новое место кораблекрушения на глубине 230 футов, но слово «подлодка» развеяло все сомнения. Ныряльщики бросились к своему снаряжению. А Нэгл, доведенный алкоголем до бессилия и не способный на глубокое погружение, так и не сдвинулся с места. Бреннан снова вставил в рот регулятор, вцепился в якорный канат и направился вниз, показав двумя кулаками: «Дай дорогу!», когда миновал Чаттертона. Несколько минут спустя, когда Чаттертон поднялся к 20-футовой остановке, остальные одиннадцать ныряльщиков пролетели мимо него спешным порядком к только что открытому месту кораблекрушения. У Чаттертона не было возможности проинструктировать людей об опасностях и глубине залегания останков судна. Он не мог также сообщить информацию о субмарине, нижняя часть которой лежала на глубине 230 футов, а до ее верхней части было примерно 210 футов. Это предел возможного для дюжины людей, опьяненных поиском. Он не мог удержать их от погружения в тот же день.
Когда Чаттертон завершил декомпрессию, он проплыл под «Искателем» и взобрался по алюминиевому трапу на корму. Нэгл ждал, опершись о кормовой леер, пока его протеже, Чаттертон, снимал маску и переодевался. «Джим Бим» ослабил его мышцы и рефлексы, окрасил кожу в желтоватый цвет, но не затронул сердце искателя — ту его часть, которая все еще верила, что мир, затуманенный алкоголем, был украшен историями, полными тайн. Он медленно подошел к Чаттертону, прикрыл глаза ладонью от солнца и кивнул другу. Он хотел произнести нечто, подобающее моменту, поскольку это был день, о котором всегда мечтали такие ныряльщики, как он сам и Чаттертон. Вместо этого двое мужчин просто смотрели друг на друга.
«Я так понял, что мы молодцы», — сказал, наконец, Нэгл.
«Да, Билл, — ответил Чаттертон, похлопывая друга по плечу, — мы молодцы».
Целую минуту Нэгл только покачивал головой и твердил: «Проклятье!» Всеми фибрами своего ненадежного тела он стремился к океану так же, как растения тянутся к солнцу. Никогда еще он так отчаянно не желал нырнуть в глубину, как сейчас. Он уже давно не брал с собой снаряжение. Но, глядя на Чаттертона, он мысленно давно уже был в воде.
«Расскажи мне об этом, Джон, — попросил Нэгл. — Расскажи мне все. Каждую подробность, все, что ты видел, чувствовал и слышал».
Вплоть до этого дня Чаттертон не мог поведать Нэглу что-нибудь новенькое. Какие бы головокружительные исследования не проводил Чаттертон на «Дориа» и других крупных кораблекрушениях, Нэгл побывал там раньше него, и это заставляло Чаттертона забираться в еще более опасные и глубокие места, чтобы добраться в один прекрасный день туда, куда не заглядывал сам великий Билл Нэгл. По широко открытым, как у первоклассника, глазам Нэгла он понял, что этот день наступил. Он рассказал Нэглу все.
Закончив рассказ, Чаттертон ждал, что Нэгл начнет задавать технические вопросы, выуживать из него подробности о степени разрушения металла, толщине ила внутри торпедного отсека. Вместо этого Нэгл сказал: «Эта субмарина может меня изменить. Она может стать для меня стимулом, чтобы вернуть здоровье. Эта штука вернет меня к жизни».
Когда Нэгл помогал Чаттертону снимать снаряжение, 230 футами ниже другие ныряльщики приступили к обследованию останков подлодки. С того времени, как Чаттертон покинул субмарину, течение ослабло, позволяя тем, кто так хотел проплыть вдоль корпуса, сделать это без опасения выбиться из сил.
Островски и Робертс осматривали силуэт затонувшего судна и пологую верхнюю палубу, и оба признали в нем подводную лодку. Они плыли медленно, стараясь дышать ровно, несмотря на возбуждение, пока не зная, движутся ли они по направлению к носу или корме. Вскоре они достигли дыры в верхней части корпуса, которая, похоже, была проделана неким, направленным вовнутрь взрывом (сталь не выгибается так сама по себе). Они просунули внутрь головы, и свет их фонарей осветил целый зверинец из сломанных труб, механизмов, заслонок и переключателей. Они выгнули шеи и высветили электрические провода, свисающие с потолка, подобно птичьим гнездам. Их дыхание участилось — ведь именно в этом отсеке могла храниться тайна, и если быстро заплыть туда и выплыть, то можно установить принадлежность затонувшей субмарины. Но они все же не отважились заплывать туда, так как понимали, что там есть сотни ловушек, способных погубить нетерпеливого ныряльщика.
Шоу и Кохран осмотрели сигарообразный силуэт судна и оценили степень распада. У обоих был опыт обследования затонувших кораблей времен Второй мировой войны, и эти останки, по их мнению, подверглись той же степени разложения, что и те корабли, которые они видели. Большую часть времени они потратили на то, чтобы сдвинуть заслонку, которая заинтересовала Кохрана, но та никак не поддавалась.
Хилдеманн, который нырял один, испытал больше трудностей с тем, чтобы поверить, что груда металла, на которой он стоит, — субмарина. Все поменялось, когда он подобрался к носу затонувшего судна, возвышавшегося примерно на десять футов из песка, где он увидел длинную узкую трубу, торчавшую из корпуса. Он читал книги о подлодках и знал, что это была труба торпедного аппарата — выход в океан для этого снаряда.
Скибински и Фелдман решились отплыть на сорок футов от затонувшего судна, чтобы обеспечить себе более широкий обзор, — смелое решение на такой большой глубине и при такой плохой видимости. Они кивнули друг другу в знак согласия: подлодка. Эти ребята ныряли когда-то к «Техасской башне», одному из самых темных из всех глубоководных мест кораблекрушений на северо-востоке Атлантики, но здесь было еще темнее, поэтому они решили держаться ближе к стробоскопическому фонарю, прикрепленному к канату.
Макмэйхон и Юрга оставались над затонувшим судном. Они тоже поняли, что это субмарина. Поднявшись немного выше, они увидели балластные кингстоны вдоль корпуса — основу системы погружения подлодки. Минуту спустя Юрга обнаружил скошенный люк, который видел Чаттертон. Он тоже просунул туда голову и осветил внутреннее пространство, перед ним были хвостовые стабилизаторы и винт самого зловещего морского вооружения, когда-либо созданного. Ныряльщикам хотелось увидеть больше, но еще на борту «Искателя» они договорились о том, что на такой глубине их главной задачей будет держаться недалеко от якорного каната и оставаться живыми.